Сколько времени нужно, чтобы жизнь разделилась на до и после?
Сутки? Три часа? Тридцать минут?
Мне хватило трёх.
“Хорошего дня! Люблю тебя, моё солнышко. Жду вечером с
сюрпризом”
Сюрпризом. Из груди вырывается глупый, ненужный всхлип. Никому
не нужный — ни мне, ни мужчине, которому я отдала не лучшие, но все
годы своей жизни.
Все.
Всё время, всю любовь, всё внимание. С того самого момента, как
он робко поцеловал меня на выпускном и признался в любви. А я дура
растаяла! Знала ведь, всё знала.
Где-то в глубине души всегда понимала, что тянуть кредиты своего
мужчины ненормально. Что поцелуй в щёку, когда я приходила домой —
это, конечно, прекрасно, но лучше бы Пашка устроился на работу.
Любую работу, а не “это фу”, “здесь мало платят”, “я не для того
получал вышку”.
Не для того. Да.
А я, как полная дура, для того работала на двух работах, пока он
учился. Для того терпела презрительные взгляды его мамы. Для того
замазывала лаком стрелки на самых дешёвых, по акции, капроновых
колготках, потому на другие у нас просто не было денег.
У нас.
Остались ли ещё эти мы?
После выбивающего дух удара прямо в солнечное сплетение, я так и
стояла на раскалённом от полуденного солнца тротуаре. Стояла и
проклинала ту минуту, когда согласилась на предложение Стервы
Петровны скататься в головной филиал, чтобы отдать срочные
документы.
В голове зашумело. Я пошатнулась, но ухватиться было не за что.
Только за собственную тупость и слепоту.
Только бы не рухнуть прямо здесь, в густую пыль, которая всегда
жила в центре нашего мегаполиса. Со мной бывало, от сильных
перегрузок, нервов или жары я могла упасть в обморок.
А теперь, глядя на то, как до боли знакомый мужчина выводит из
пафосной кафешки фитоняшку, целует её в ушко и заставляет
покраснеть идеально ровную, нежную кожу, мне плохо.
Плохо! Больно, тошно и хочется плакать. Причём тошно в прямом
смысле — желудок сворачивается и разворачивается, а я с трудом
сдерживаю дрожь.
Пашка, как же…
Что же ты…
Почему?
Почему ты идёшь сейчас, глядя прямо в яркие голубые глаза
незнакомой девушки? Почему твоя рука на её талии сжимается крепче,
чем на моей и понемногу сползает ниже? Почему ты выглядишь так,
будто имеешь на это право?
Да, я стала не такой красивой. Мне всего-то двадцать три, но
пять лет с тобой превратили меня в пугало. Сейчас, глядя на
невесомые босоножки, летящее платье и улыбку девушки я это
понимаю.
Понимаю и плачу. В душе, потому что давно отучилась плакать
по-настоящему. По девочке, которая отвоевала у родителей право
съехаться с парнем сразу после выпускного. Которая вместо желанного
иняза поступила никуда.
Потому что Паше надо было учиться. Потому что его образование
оплачивали родители, а мои так и не простили мне выходку с
переездом. Мама и звонила-то раз в полгода, на Новый год и день
рождения. Переживала, я точно знаю, но строила равнодушный вид, а
временами разговаривала сквозь зубы.
А я не могла. Не находила в себе сил признаться, что взрослая
жизнь оказалась не такой, как мечталось. Что с первого дня на
должности помощника секретаря за мизерную зарплату я только и
делала, что боролась и выживала.
Боролась с недовольством Пашкиных родителей, с самим Пашкой,
который всё обещал, но так и не делал мне предложение, и с собой. С
собой особенно. Каждый раз, как проходила мимо симпатичной кофейни,
на корню давила в себе желание зайти и взять любимый Наполеон.
А теперь мой любимый, единственный и самый верный мужчина под
томный смех своей идеальной фитоняшки вызывает такси.
В то время как я стою в нескольких шагах посередине тротуара и
толпы, что обтекает меня с двух сторон. Стою, дышу по счёту и изо
всех сил борюсь с темнотой в глазах.
