Оксана Обухова
(Алексей Бергман)
ЦИКЛОПЫ
1 часть.
Воняло больницей. Хлоркой-карболкой-аптекой. Мокрыми
бинтами.
Едва нос рассортировал запахи, у Бори, как у любого нормального
мужика, рефлекторно подвело живот: воспоминания нахлынули.
Не к ночи бы. Припомнились отшибленные потроха и чьи-то выбитые
зубы.
Завьялов приоткрыл глаза. Темнота: на практически бесчувственном
лице лежала серая замызганная тряпка.
И тишина.
«Вытрезвитель», - обреченно предположил Борис.
В вытрезвителе он ни разу не бывал, но иного объяснения
происходящему элементарно не нашлось, поскольку в членах
наблюдались вялость, тремор, слабость. И голова гудела пустым
помойным ведром, сухой язык царапал небо, как подошва кирзового
сапога.
Явилась мысль: «Косолапов, сволочь, ушел-таки в обещанный штопор
и затянул с собой, зараза».
Непослушной корявой рукой Борис сбросил на пол длинную простыню
с подозрительными разводами…
Из-под простыни выполз низкий плиточный потолок. Судя по
близости двух стен, Завьялов лежал в длинном коридоре. Почти
темном. В необозримом далеко тихонько и одиноко тлела лампочка.
Плитки потолка странно размывались, Борис прищурил один глаз –
зрение сфокусировалось. Открыл второй – поплыло…
Жесть. Недавно отказало правое ухо, теперь вот глаз. Но
почему-то – левый.
Завьялов попытался сосредоточиться. Вспомнить хотя бы
фрагментарно чего он такого творил, как докатился…
Тупик. Последним четким воспоминанием была больница, куда он
пришел встретить выписавшегося друга Колю Косолапова.
Пришел Завянь один. Поскольку болезнь с Косым приключилась –
стыдная. Не из тех, над которыми хихикают девочки, а из тех, над
которыми мужики в курилках ржут: десять дней назад на носу Коляна
вскочил матерый прыщ. Косолапов попробовал лечить его народными
средствами, затем аптечными, но прыщ взбесился, и с температурой
под сорок Колян потопал в больничку, где его напугали до самой
невозможности смертельной статистикой таких прыщей. И предложили
(убедили) лечь в стационар.
В стационаре Колину задницу щедро и моментально обкололи
антибиотиками. И если бы не волоокая медсестра Раечка, опомнившийся
от зомбирующей прыщавой статистики Косой сбежал бы из больнички тем
же вечером. Но Рая… Рая была райской птицей. К огорчению Косого,
оказавшейся бесповоротно влюбленной в загорелого интерна Гоги.
Этот прискорбный факт дошел до Косолапова чрезвычайно поздно.
Когда на огромной байкерской попе Коли уже практически не осталось
живого места, а дело само собой докатилось до выписки.
Завянь пошел встречать друга, пережившего любовное фиаско, не с
цветами, а с фляжкой коньяку в кармане. Косой заранее предупредил,
что собирается утопить больничную лавстори в ведре водяры с
пивом.
Похоже – утопил. Захватив с собой и друга Борю.
«Это сколько же мы выпили-то?! А?!»
Завьялов болезненно прищурился. Он не любил ощущение искаженного
сознания и напивался крайне редко, по пальцем перечесть. Если
сейчас не может вспомнить, как - и за что?! - оказался в этом
коридоре, побил рекорд. Раньше память ему не отказывала.
Борис приподнял голову, кривясь и морщась от каждого движения,
поглядел на пол…
Внизу увидел не только терракотовые плиты пола и валяющуюся
подозрительную тряпку-простынь, но и колесики.
«Я на каталке, - понял Завьялов. - Валяюсь на каталке в каком-то
коридоре и был накрыт вот этой дрянью… Наверное, замерз и сам
накрылся с головой».
Разглядывание пола и тряпки отобрало силы. Борис снова рухнул,
вытянулся на каталке. Голова кружилась, как после длительного бега
в гору. Ощущение полнейшего бессилия было настолько непривычным для
тридцатилетнего крепкого мужика, что появились слезы.
«Докатился! – обругал себя Завьялов. – Довыступался! С каталки
сползти не могу, лежу рыдаю, твою мать! – В забитом хлористыми
больничными ароматами носу забулькали и засвербел сопли. Недавно
крепкий тридцатилетний мужчина шибко разозлился: – Давай вставай,
позорник! Харе лягушек разводить!»
