Глава 1. Дождь, печеньки и незваная гостья
За окном лондонский дождь размывал мир до состояния акварели, написанной грязной кистью. Он не лил, не хлестал, а словно завис в воздухе. Он был как мельчайшая, навязчивая пыль, пропитывающая всё насквозь – кирпичные стены, асфальт и, как казалось Артуру Понду, саму человеческую душу.
В его маленькой квартирке на улице, которую давно пора было переименовать из "викторианской жемчужины" в "викторианскую обузу", царил свой, внутренний микроклимат, состоящий из трёх стихий: сырости, сквозняка и тихого отчаяния.
Стихия номер один – капает кран на кухне. Это не было простым, ритмичным "кап—кап". Нет, это был сложная, полная скрытого смысла морзянка. "Кап—пауза—кап—кап—пауза—кап." Артур, сидя в гостиной, слышал её сквозь закрытую дверь. Он мысленно расшифровывал это послание как: "По—че—му—ты—один… По—че—му—ты—один…"
Он отогнал навязчивую мысль и сосредоточился на деле. На столе, застеленном выцветшей скатертью с узором из унылых георгинов, перед ним стояла коробка печенья "МакВити". И не просто стояла. Артур совершал священнодействие. Он выстраивал печенья в идеально ровный ряд, словно командир своих солдат на параде, ориентируясь по дате выпечки. Самое "юное" печенье, с максимальным запасом жизни, занимало почетное положение на левом фланге. Самому "пожилому", чьи дни были сочтены, предстояло быть съеденным первым. Справедливость, предсказуемость, порядок.
Он взял свой журнал – толстую клеенчатую тетрадь с надписью "Наблюдения" на корешке. Рядом лежала ручка, которая не скрипела и не мазала, ибо Артур купил ее после трех недель тщательного тестирования в магазине. В графу "Объект" вписал: "Печенье "МакВити", имбирное, упаковка 6 шт.". В графу "Действие": "Инвентаризация и ротация запаса". Затем он начал заносить каждое печенье в отдельную строку, отмечая его примерный вес, наличие сколов и, разумеется, ту самую дату, когда печенье должно быть "уничтожено".
Это был не признак безумия. Это была единственная доступная ему форма контроля над вселенной. На службе в Скотланд—Ярде контроль обеспечивали Уголовный кодекс, правила ведения допроса и строгая субординация. В отставке чувство контроля приходилось черпать из мелочей и из ровных линий в журнале. А ещё из знания того, что ровно в 17:00 закипит чайник, и будет выпита первая чашка эрл грей с лимоном, а не с молоком, потому что молоко – это переменная величина, а лимон – константа.
Стихия номер два – сквозняк. Он был коварным, невидимым противником. Он не выл в щелях, а подкрадывался бесшумно, рождаясь то ли из—под плинтуса, то ли из самой древесины старых полов. Его единственным проявлением была дверь в прихожую. Стоило Артуру закрыть ее, как через минуту—другую раздавался едва слышный, томный вздох, и створка, описав небольшую дугу, останавливалась, приоткрывшись ровно на ширину ладони. Артур вставал, с щелчком захлопывал ее, возвращался к столу, и всё повторялось вновь. Это был их ритуал, их танго. Дверь и Артур. Хаос и порядок.
– Упрямая тварь, – пробормотал он беззлобно, в очередной раз подходя к двери. Он потрогал косяк. Тот был влажным. Вся квартира была сырой. Порой ему казалось, что он живет не в здании, а внутри гигантской губки.
Он взглянул на настенные часы с маятником, которые ему подарили коллеги перед выходом на пенсию. Без пяти пять. Пора было приступать к финальному акту предвечернего ритуала – чаю. Чай был якорем, бросаемым в бурное море бытия дважды в день – в одиннадцать утра и в пять вечера. Все остальное время было не в счет.
На кухне его ждала стихия номер три – чайник. Старый, эмалированный, с отбитой эмалью на носике. Он стоял на плите, наполненный водой ровно до отметки, которую Артур когда—то нанес несмываемым маркером – "2 чашки". Артур чиркнул спичку (зажигалке он не доверял, она могла отказать) и повернул ручку конфорки. Огонь вспыхнул, ровный и послушный.
