От одной его фамилии меня бросает в
дрожь.
Марич. Александр Марич.
Бездушный, бессердечный,
бессовестный, бесцеремонный.
И много всякого «без». Жестокий
аморальный тип.
Раньше я старалась держаться от него
подальше, а теперь наши пути пересеклись.
В мою разом посеревшую, лишившуюся
красок жизнь, он ворвался черным пятном, густой кляксой, мгновенно
запачкав все.
Чудовище. Деспот.
Вчера, когда наш шофер Игорь
Михайлович привез меня в опустевший гулкий дом, я потерялась в
своем горе. В одночасье я потеряла почти всех, кто был мне дорог. А
Марич этим воспользовался.
Побродив по первому этажу, я
обессиленно опускаюсь на софу. Глаза печет, но, кажется, лимит слез
исчерпан. Хочу плакать, а нечем.
Сквозь французское окно в
гостиной солнце щупает паркет своими яркими лучами и убивает меня
этим. Я потеряла родителей, а в мире ничего не изменилось. Как
может солнце по-прежнему светить? Как могут прохожие на улицах
спешить по своим делам, посетители в ресторанах развлекаться как ни
в чем не бывало?
Все рухнуло только для
меня.
– Я что-то должна делать?
Похороны… – заплетающимся языком, будто пьяная, спрашиваю я у Игоря
Михайловича, пока еще не решающегося оставить меня одну, и я ему за
это благодарна.
– Организацию всего взял на себя
Александр Николаевич.
– Александр Николаевич? – мысли
вязко ворочаются, соображать нормально не выходит совсем.
– Марич.
Я неосознанно ежусь, вспоминая
папиного делового партнера.
Первое, о чем думаешь, когда
смотришь на Марича, он опасен. Все в нем кричит: «Не лезь.
Пожалеешь». От походки уверенного в себе хищника, главного самца
прайда, до холодного взгляда черных глаз.
Мама как-то сказала, что раньше
папа и Марич дружили, но что-то произошло, и теперь их связывает
только бизнес. Связывал.
Надо привыкать говорить в
прошедшем времени, но как это сделать, если я до сих пор жду, что
откроются двери, и родители зайдут в гостиную. Папа будет ворчать,
мама закатывать глаза.
Но этого никогда больше не
случится.
Осознать это «никогда» у меня не
получается, значит, буду просто привыкать.
И словно издеваясь над моими
потугами, дверь в гостиную, скрипнув приоткрывается. Сердце
заходится в безумной надежде, что это все – только кошмар, и сейчас
я проснусь. Горло перехватывает спазмом, но… внутрь заглядывает
незнакомый мужчина. Парализованная непониманием происходящего, я
никак не реагирую. А незнакомец обводит взглядом комнату, лишь на
секунду задержав его на мне и на Игоре Михайловиче, и снова
исчезает за закрытой дверью.
А секунду спустя она
распахивается, и в сопровождении нескольких телохранителей заходит
ОН.
Марич.
Нет, меня не одолело дурное
предчувствие, мне искренне казалось, что хуже уже быть не может.
Как я ошибалась.
– Анастасия, – низкий
пробирающий до самого донышка голос с сипловатой хрипотцой ударяет
по нервам.
Что ему от меня надо? Ах, да.
Похороны. Наверное, я что-то все-таки должна.
– Александр Николаевич, –
отвечаю я, почти шелестя, и не понимаю, какой вопрос мне надо
задать. Должна ли я приветствовать людей, когда у меня горе, или
мое состояние меня извиняет?
Впрочем, Марич, не склонный к
церемониям, вроде бы в приветствиях не нуждается. Не выражая мне
неискренних соболезнований, он переходит сразу к делу.
– Я не займу много времени.
Расставим точки над «и», и можешь дальше скорбеть.
У него это звучит так цинично,
что все во мне восстает против разговора с ним.
Марич всегда был… неприятным,
грубым, пугающим.
Он часто бывал у нас в доме и
никогда не пытался быть со мной вежливым, хотя бы просто как с
дочерью партнера. Иногда я ловила на себе его странный взгляд,
насмешливый, слегка презрительный, с примесью чего-то еще. Я так и
не смогла понять, что же это, но оно заставляло меня бежать от
него, как от огня, с тех самых пор, как я впервые это
почувствовала.