– Сонь, ну ты чего? – мама
обнаруживает меня в уборной ресторана, в котором мы празднуем папин
юбилей.
Я прячу в задний карман джинсов
телефон, в который втыкала до ее появления, подпирая стенку. Она
обводит взглядом распахнутые двери всех кабинок, они пусты, но я
тут не по нужде, а просто прячусь. Я уже задыхаюсь от приторного
запаха освежителя, распыляемого автоматически чуть ли не каждые
пять минут. И мраморный рисунок плитки на полу изучен мной
наизусть, но, находясь здесь, я по крайней мере не испытываю
желания расколотить блюдо с нарезкой о кое-чью голову.
– Я сейчас, – бурчу в ответ,
надеясь, что меня оставят в покое.
Увы.
– Сонь, что происходит? Ты торчишь
тут почти весь вечер? Ты же любишь, как здесь готовят… Ты не в
настроении? Так зачем портить его другим? И платье не надела, мешок
какой-то. Хоть бы губы накрасила. Рэм принарядился, а ты…
– А я создана оттенять его
великолепие, – психую я, включая воду, и демонстративно намыливаю
руки, давая понять, что предмет разговора мне неприятен.
– Да что между вами стряслось? Вы же
всегда были не разлей вода, – теряется мама. – А сейчас ты ему
только грубишь…
– Я ему не грублю. Я с ним не
разговариваю, – расставляю я точки над «и».
– Именно, он что-то говорит, а ты
обращаешься с ним, как с пустым местом… – мама не отстает. Она
пытается заглянуть мне в глаза, это становится последней каплей.
Неужели непонятно, что есть вещи, которые я не буду ей
рассказывать. Что не так с этими взрослыми?
– Потому что он и есть пустое место,
ясно! – срываюсь я, остервенело вытирая руки бумажным полотенцем,
которое намокнув расползается, как мой самоконтроль.
Швырнув мокрые ошметки в урну, я
выхожу с громким хлопком.
Обычно я не позволяю себе подобного
поведения с родителями, но сегодня мама меня реально достала. Как
будто мне все еще девять. Можно подумать, стоит взрослым выяснить,
в чем проблема, все посмеются над несуразностью обиды, и как-нибудь
все само собой разрешится.
Вот нихрена!
С тех пор, как вопрос можно было
решить, подарив конфетку и замирившись на мизинцах, прошло десять
лет.
Черт. На мизинцах.
Ловлю себя на том, что неосознанно
тру мизинец там, где до сих пор живет крестообразный шрам. Уже едва
видные, тонкие полоски. Такие же есть еще кое у кого. И он их
больше не заслуживает.
Мы оба, и я, и Рэм, знаем в чем
проблема.
Только эта двуличная скотина любит
прикидываться паинькой, чтобы манипулировать мнением окружающих, а
я говорю как есть. Или не разговариваю вообще, если говорить не о
чем. А у нас с Рэмом тем для бесед не осталось. И в этом нет моей
вины.
Не понимаю, что он делает.
С того самого момента, как я решила
все порвать, чтобы не тянуть из себя жилы, его словно
подменили.
Вон, даже на все наши семейные
сборища зачастил. Ни одного приглашения не пропускает, хотя раньше
его на аркане не затащить было. А сейчас стоит моим пригласить его
родителей, то Рэм тут как тут.
Ненавижу его.
Не за то, что в нем обманулась. С
кем не бывает, правда? Главное, что глаза на правду все-таки
раскрылись.
А за то, что он мучает меня.
Таскается на эти праздники, пару раз видела его тачку под окнами.
Больше того, Рэм теперь снова ходит в студию, и я вынуждена видеть
его чаще, чем это могло бы проходить для меня бесследно.
А вчера он заявился в студенческий
театральный кружок, куда я записалась, впечатленная выступлениями
одногруппников на Студвесне.
Я уже тысячу раз прокляла тот день,
когда решила поступить в тот же универ, что и Рэм. Тогда мне
казалось это превосходной идеей. А теперь я жду с нетерпением,
когда он выпустится. Дни в календаре зачеркиваю. Еще полтора-два
месяца где-то. Надо продержаться.
Вернувшись из уборной, я плюхаюсь на
свое место напротив Рэма.
