У микрофона доктор биологических наук, профессор
кафедры антропологии биологического факультета Московского
Государственного Университета имени Ломоносова, Лев Алексеевич
Виноградов (далее - просто Лев Алексеевич)
Мы не виделись и не созванивались с Ильёй Петровичем уже
несколько лет - с тех самых пор, как он внезапно и скоропостижно
вышел на пенсию, оставив официальную научную деятельность в
прошлом, по неясной мне причине. Блестящий учёный-практик, внёсший
неоценимый вклад в этнографию малых народов Сибири, проведший в
научных экспедициях почти безвылазно около тридцати лет, вдруг
потерял интерес к делу всей жизни и тихо одиноко зажил в
однокомнатной квартире на окраине Москвы. Я подозревал, что он вряд
ли мог совсем забросить свои изыскания, которые в какой-то момент
превращаются для истинного учёного (каким, несомненно, и являлся
мой добрый друг) в насущную потребность, и, скорее всего,
занимается теоретической работой, что называется, "в стол", но не
знал этого наверняка.
Признаюсь, я винил себя в том, что, живя в одном городе, мы совсем
не поддерживаем связь, хотя прежде любили вместе проводить время в
прекрасных, насыщенных научных дискуссиях, обмениваясь новыми
знаниями и разрабатываемыми теориями. Я запомнил Илью как человека
с на редкость живым, открытым новому умом и ясным разумом. И,
конечно, правила хорошего тона требовали сначала восстановить
добрые отношения при помощи бескорыстного общения, а затем уже
обращаться к человеку с просьбой, но дело моё не требовало
отлагательств.
В действительности, придуманный мной план отнюдь не казался мне
блестящим. Скажу прямо, я намеревался втянуть былого товарища в
весьма сомнительную авантюру, но дело в том, что судьба поставила
меня в отчаянное положение, из которого я не видел ни одного
разумного выхода, и приходилось пользоваться абсолютно ненаучными,
можно сказать - древними кустарными методами. Без каких-либо
гарантий и с возможным попаданием в щекотливое положение. Но что
остаётся несчастному одинокому отцу, когда речь идёт о счастье его
единственной и горячо любимой дочери? Одним словом, я позвонил Илье
и попросил его о встрече.
Он был весьма удивлён моим приглашением, но согласился легко, а
когда мы увиделись, то после неловкого приветствия и буквально
минутного замешательства, быстро отыскали тему для разговора и
пробеседовали добрых два часа почти без пауз.
Илья рассказал, что в самом деле разрабатывает одну занятную теорию
о глубоких культурных связях народностей Горного Алтая, и даже
поделился некоторыми теоретическими выкладками.
- Весьма интересно, весьма, друг мой! - похвалил я его и предложил
выступить с докладом на осенней конференции по антропологии и
этнологии в Новосибирске, но он наотрез отказался, заявив, что
материал ещё слишком сырой.
Решив, что какой-никакой мостик между нами построен и лучшего
момента мне не дождаться, я приступил к делу:
- Должен признаться, Илья, что пригласив тебя, помимо дружеского
интереса, я испытывал потребность попросить тебя об одной... хм...
услуге.
- В самом деле! - усмехнулся он. - Что ж, это очень интересно...
право, если я чем-то могу тебе помочь, буду очень рад. Честное
слово, Лев, я давно и твёрдо считаю себя твоим должником и совсем
не забыл, как ты помогал мне на моём непростом исследовательском
пути.
Я действительно прежде часто поддерживал Илью на научных заседаниях
и совещаниях по поводу выделяемых грантов, но, разумеется, делал
это не столько из дружеских чувств, сколько из уверенности в
научных талантах и бесподобном чутье коллеги.
- О, это абсолютно неправомерно, друг мой! Если я в чём-то был тебе
полезен в прежние времена, то это можно назвать моим посильным
вкладом в науку, но никак не твоим долгом мне. Ни в коем случае не
рассматривай мою просьбу как свою обязанность, но если вдруг она
тебя не затруднит...
