«Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу».
Александр Блок
1879 год.
Имя девушки, чей портрет был
выставлен в Академии художеств, а потом и в Галерее Третьякова,
осталось неизвестным. Посетители называли её «Дамой в чёрном» или
«Вдовой» и не могли отвести глаз от её бледного лица, от хрупкой
фигурки, затянутой в траурное платье с высоким воротником и
длинными рукавами. Маленькие изящные руки в чёрных кружевных
перчатках лежали на коленях, тонкие пальцы судорожно сжимали
платок, белой кляксой расплывшийся по платью. Восхитительные синие
глаза были опущены и наполовину скрыты густыми ресницами. Несколько
тугих смоляных локонов упали на лоб.
Молодая вдова.
Красивая и несчастная. Словно живая.
Чистая скорбь читалась во взгляде девушки. Кого она потеряла? Отца
или мать? Жениха или супруга, сгинувшего в Турецкую войну[1]?
Ребёнка? О ком она горевала? Утешилась ли? Кто знает…
Однажды портрет исчез. Сгинул в
вихре передвижных выставок где-то в провинции. Он был навсегда
потерян, но вдова продолжала жить, собственной странной
«жизнью».
Говаривали, что Дама в чёрном
появляется лишь там, где случилась беда. Для неё не существует
закрытых дверей и запретных мест. Говаривали, она является лишь тем
людям, с которыми поступили жестоко и несправедливо. Она становится
их заступницей и не успокоится до тех пор, пока виновник не будет
наказан. Вдову не нужно звать, не придётся просить о помощи, она
придёт сама и также бесшумно вас покинет. Никто не может остановить
Даму в чёрном, никто не смеет мешать ей.
Говаривали, она не знает пощады и не
успокоится до тех пор, пока не найдёт и не покарает своего
обидчика.
[1] Речь идёт о русско-турецкой войне 1877 – 1878 гг. Здесь и
далее – примечания автора.
Часть
первая.
Красные комиссары. Чёрные
телеграммы
Глава 1.
Эдуард Милютин
1920 год, Курская
губерния.
– А как вы, батюшка Эдуард Андреевич,
думаете, успеем ли отстроить больницу к сенокосу? – беспокоились
деревенские мужики, подрядившиеся восстанавливать бывшую земскую[1]
больницу. Эдуард Милютин склонился над чертежами и тяжело вздохнул.
Здание больницы решили построить заново, ведь правое крыло было
полностью разрушено (крестьяне в морозную зиму 1918 года растащили
на дрова), а левое настолько обветшало, что грозилось вот-вот
обвалиться. Строительство нужно было завершить к холодам, а людей
катастрофически не хватало. Ясное дело, все были заняты в поле.
– Работы – прорва, но, думаю, осилим,
– заверил мужиков Эдуард Милютин, и те воспрянули духом. Ему они
верили, хоть он и был из «бывших». Прежде его отец был членом
Дворянского собрания. Милютиным принадлежали сахарные заводы и
обширные земельные угодья. Теперь помещиков не стало, исчезли
сословия, более не упоминались титулы, все были признаны равными,
гражданами Российской республики.
Крестьяне уважали Эдуарда Милютина –
фронтовика, офицера и губернского архитектора. Под его руководством
уже были восстановлены здания уездного училища, школ, вокзалов на
нескольких железнодорожных станциях. Он своё дело знал и не
важничал, говорил мало, только по делу, но просто и понятно, был
строг, но справедлив. А ещё любил свой край и старался ради его
жителей. В тяжёлые послевоенные годы это особенно
ценилось.
Эдуард изнывал от жары. Солнце палило
нещадно, даже под навесом Милютин задыхался и обливался потом. Он
уже распустил рабочих по домам, физический труд в такую погоду
смерти подобен. Эх, давно в мае не было такой жары! Эдуард вытащил
из кармана золотые часы на цепочке. Отцовские. Полдень. Нужно было
закругляться. Эдуард замер, задумавшись, он следил за движением
секундной стрелки по циферблату. А если не успеют? Не успеют
выполнить хотя бы половину работы до сбора урожая. Тогда придётся
просить помощи в Курске, а с этим могут возникнуть сложности. Но
нельзя же и дальше жить без больницы! Мыслимо ли это?
