За стеной соседней квартиры сначала раздался звон, похожий на звук разбитого стекла, а затем крик. Вернее, довольно резкий короткий вскрик.
– Что это?! – встрепенулась Фаина Григорьевна.
– Не знаю… – озадачилась Марта Мстиславовна.
– Может, пойти, позвонить в дверь? Может, случилось что?
– Ты с ума сошла? Ночь уже. – Марта Мстиславовна посмотрела на часы. – Двадцать минут двенадцатого. Ну упала на пол какая-нибудь штуковина, да хоть та же ваза хрустальная здоровенная, взял Кирилл ее зачем-то, а она выскользнула из рук, вот он от неожиданности и отреагировал громко. У нас все-таки стены здесь не как в замке. И чего мы явимся?
– Ну да, ну да… – покивала Фаина Григорьевна. – Неловко получится. Хотя если ту вазу на ногу уронить, запросто ногу отдавит.
– Там и помимо вазы есть чему биться. Наталья Гавриловна любила всякие стекляшки. А Сергей Сергеевич не один юбилей отметил, и всегда у Натальи Гавриловны спрашивали, что подарить, а она все хрусталь да посуду-фужеры заказывала. Только кому теперь их добро нужно?
И женщины дружно вздохнули.
Сергей Сергеевич Брянский, Заслуженный артист РСФСР, жил здесь с самой постройки дома вместе с женой и незамужней дочерью. Когда совершенно неожиданно умерла дочь, а затем (правда, спустя лет пятнадцать) и жена, Брянский написал завещание: передать квартиру театру, в котором проработал всю жизнь и который когда-то назывался театром музыкальной комедии, а затем переименовался в музыкально-драматический. Театр его и похоронил одиннадцать лет назад, превратив квартиру в служебную – в некое подобие гостиницы. Периодически она пустовала, периодически в ней кто-то жил, а в последние недели три здесь обитал московский драматург Кирилл Лепешкин.
Судя по тишине в квартире, ничего страшного там не случилось.
– Ну ладно, пора домой. – Фаина Григорьевна аккуратно отодвинула блюдце с чашкой. – А то мне завтра рано вставать. Я на восемь утра в поликлинику записалась.
До дома ей было пару шагов, поскольку жила она на одной лестничной площадке с Мартой Мстиславовной, у которой сегодня вечером чаевничала. Это был давнишний ритуал, имевший свой график: чаепитие устраивали то у одной, то у другой женщины. Нынче была очередь Марты Мстиславовны, чья квартира имела общую стену со служебной.
На следующее утро в 7:30 Фаина Григорьевна вышла из дома. Как всегда при полном параде – не броско, но элегантно одетая, с тщательно уложенными кудрями, с аккуратным макияжем. По принципу: женщина всегда должна оставаться женщиной, и неважно, куда она направляется – на работу или в поликлинику.
Она редко пользовалась лифтом, даже когда поднималась на свой четвертый этаж, а уж спускалась непременно по лестнице, выход на которую находился напротив служебной квартиры. И только поэтому Фаина Григорьевна заметила, что дверь неплотно прикрыта. Совсем узкая щель, однако же это показалось странным в столь ранний час.
Фаина Григорьевна поступила деликатно – пару раз стукнула костяшками пальцев по металлическому полотну. Подождала несколько секунд и постучала громче. Затем позвала: «Кирилл Андреевич!» Наконец, не дождавшись ответа, толкнула дверь и заглянула внутрь.
Из прихожей сразу же открывался вид на гостиную, чей пол был усеян осколками разбитой хрустальной вазы. Московский драматург Кирилл Лепешкин сидел на стуле, плетьми свесив руки и упершись лицом в стол, а по его затылку расползлась запекшаяся кровь.
