Когда она вот так прикасается ко мне своими нежными тонкими
пальчиками с почти прозрачной кожей, через которую просвечивают
голубоватые вены, я покрываюсь мурашками. Задерживаю дыхание,
втянув побольше ее запаха. Шоколад с корицей. Этот запах теперь
всегда будет ассоциироваться у меня с ней. Если бы еще полгода
назад кто-то сказал мне, что я — владелец самого крупного
БДСМ-клуба города — буду стоять, зажмурившись и затаив дыхание, и
наслаждаться легким касанием пальцев женщины, мысленно умоляя,
чтобы она не останавливалась, то рассмеялся бы ему прямо в лицо.
Теперь же я просто боюсь пошевелиться, чтобы это не заканчивалось.
Чтобы она никогда не отходила от меня ни на шаг. Только Элисон
умеет так касаться. Смешно, но я даже боюсь открыть глаза, чтобы
она не исчезла. Мне просто хочется чувствовать ее.
Я прислушиваюсь к ощущениям и
понимаю, что волоски на теле встали дыбом, а по позвоночнику
пробегает дрожь. Как можно одновременно возбуждаться и испытывать
трепет? Черт, Винс, ты же врач. Это все химические реакции. Просто
твой организм так реагирует на удовольствие. Ни хрена подобного. Я
провел чертову уйму сессий, оттрахал кучу разных женщин, но ни одна
не оказывала на меня такого влияния.
Удовольствие — это продукт работы
одного из центров сознания. И это правда, меня так учили в
университете. Но когда ты его испытываешь, то не думаешь о том, как
описать настолько мощное и сильное чувство. Ты просто проживаешь
его, пропускаешь через все нервные окончания и наслаждаешься
покалыванием на коже, внутри себя, ноющим чувством за грудиной,
которое утраивает наслаждение.
Она просто гладит меня. Всего лишь
прикасается и наверняка смотрит в глаза, как делает всегда, чтобы
уловить мою реакцию. Эти большие темные глубины наверняка сейчас
мечутся по моему лицу в попытке понять, что я чувствую, какие
эмоции испытываю. И я бы ответил, потому что привык говорить
прямо.
Но именно в эту секунду не могу и
рта раскрыть. Я вдохнуть-то нормально не в силах, потому что не
могу поверить в свое везение. Хочу посмотреть на нее, сказать, как
сильно зависим от нее, но не могу. Я пытаюсь открыть рот, но он как
будто склеен. Протягиваю руки, но вместо объятий они почему-то
проходят сквозь ее тело, словно она призрак. Я начинаю паниковать.
Теперь я вижу Элисон, но никак не могу ухватиться за нее, не могу
погладить. Чувствую, как мои брови сходятся на переносице, как
напрягаются челюсти в попытке разомкнуть губы. Мне уже хочется
кричать, выть и реветь от отчаяния, что я все никак не могу обнять
женщину, без которой не могу дышать.
Мысленно кричу ей:
— Детка! Эли! Позволь обнять тебя!
Не исчезай! Останься со мной! Пожалуйста, умоляю!
А потом я распахиваю глаза и делаю
шумный вдох. Он выходит настолько громким, как будто я
действительно до этого задерживал дыхание на протяжении длительного
времени и сейчас жадно втягиваю кислород в горящие легкие. Резко
сажусь и прикладываю ладонь к груди, за которой бешено колотится
сорвавшееся сердце. Оно ноет, как будто оплакивает Эли. Я упустил
свою девочку. Но ее не убили, я успел. Не убили. И я вынужден
отпустить ее, только чтобы не подвергать опасности. Сжимаю волосы
пальцами и сильно тяну, пытаясь душевную боль хоть ненадолго
заменить физической. Так легче. Это должно помочь. Но нет. Ни хрена
не помогает. Я не могу без нее. Как бы сильно ни старался сделать
так, как будет лучше для нее, мне ни хрена не удается. Я настолько
эгоистичен, что завтра снова — как вчера, позавчера и день до этого
— поеду к ее дому и буду смотреть, как она после работы вывозит
больную мать на прогулку. Буду всматриваться в ее лицо, выискивая
на нем страдания. Потому что мудак внутри меня подпитывается тем,
что видит, как она скучает. Если бы я хотя бы раз увидел, что она
улыбается, то, наверное, оставил бы ее в покое, позволив продолжать
свою жизнь без меня.
