— Мне не нравится, когда мои вещи
берут без разрешения!
— Это никому не нравится. — Впиваюсь
глазами в сигнал светофора, мигающий последними секундами зеленого.
— Пошли, пошли, пошли! — подгоняю дочь, сжимая ее теплую ладошку в
своей и таща за собой к пешеходному переходу.
Морозный воздух сковывает легкие, в
боку нещадно колет. Промозглый ветер забирается под куртку и
разгоняет колючие мурашки по моей влажной коже. Адский
дискомфорт!
Снегопад превращается в непроглядную
стену к тому моменту, как мы перебегаем дорогу. Снежинки оседают на
ресницах, по спине под пуховиком катится капля пота, когда слышу
возмущенное:
— Почему Антону надели мои трусы без
моего разрешения?!
— Что? — Опускаю голову, удивленно
глядя на дочь.
Маруся неваляшкой перебирает ногами
в своем дутом комбинезоне, на ходу поправляя съехавшую на глаза
шапку с изумрудными пайетками. Смотрит на меня в ответ, надув губы
и выгнув пшеничного цвета брови. Сердце каждый раз оборачивается в
теплый плед, когда вижу ее гримаски. Моя дочь — точная копия меня,
и я счастлива, что от отца ей достался только цвет глаз, а от меня
— все остальное, включая мимику и ослиное упрямство.
— Твои трусы надели на мальчика?! —
В моей голове просто взрыв из предположений, которые
придерживаю.
— Он описался! — бубнит дочь. — И
ему дали мои трусы! — рассказывает с глубокой обидой.
Вспоминаю, что запасное нижнее белье
для нее в детском саду я не меняла года три. Положила сменный
комплект в шкафчик — на всякий случай — в тот день, когда привела
ее туда в первый раз. Не думала, что этот «всякий случай»
произойдет спустя столько лет и не с моим ребенком.
— Я поговорю с воспитателем, —
впопыхах обещаю разобраться в ситуации с трусами.
— Он сказал, что вернет их, когда
постирает, — продолжает она пыхтеть. — Мам, можно я не буду их
больше носить? — просит умоляюще, пока я тащу ее по тротуару.
— Пусть Антон оставит их себе на
память! — Левой рукой нащупываю вопящий в кармане телефон. —
Маруся, быстрее!
Под мышкой зажат чехол с ее
костюмом, на локте висит спортивная сумка весом с тонну, поэтому
достать звонящий телефон мне удается с десятой попытки.
— Да! — шиплю в трубку, носом ткнув
кнопку «принять» и зажав телефон между плечом и ухом.
— Я не смогу долго держать тебе
место. Ты хоть представляешь, сколько здесь народа?! Где ты?! —
Голос подруги тонет в грохочущей на заднем плане музыке.
— Почти на месте! Я в тебя верю! —
выдыхаю, надеясь, что она меня расслышала, и отбиваю звонок,
возвращая телефон обратно в карман. — Быстрее! — подгоняю
Марусю.
Она ловит ртом падающие снежинки и
ладонью загребает с обочин рыхлый снег, который коммунальщики
сгребли в огромные горы вдоль тротуара.
— Маруся! — возмущаюсь в ответ на
то, как дочь рассматривает на свежевыпавшем снегу следы от своих
новых серебристых ботинок в условиях катастрофического
цейтнота.
Впереди подсвеченное со всех сторон
огромное здание нового Ледового дворца, и я тащу к нему ребенка, не
позволяя больше отвлекаться на глупости. Сегодня я наглупила за нас
обеих, когда решила довериться ее отцу, то есть человеку, которому
доверять нельзя. Из-за него мы опаздываем, и опаздываем
катастрофически!
Мне стоило бы обзавестись
водительскими правами и личной машиной, чтобы облегчить нашу с
Марусей жизнь, но я так этим вопросом и не озаботилась, за что
сейчас хочу дать себе пинка.
— Слава Богу! — выдыхаю, заталкивая
дочь в стеклянные двери Дворца.
Ее отца за этот вечер я мысленно
послала к чертям сотню раз и глубоко надеюсь, что он оттуда никогда
не вернется. Я не истеричка, я — стоматолог, но даже у меня бывают
дни, когда готова не лечить, а калечить.
Он обещал отвезти Марусю и клялся
ей, что будет присутствовать на ее выступлении, но у него снова
нашлись дела поважнее. Если бы я знала, что мы будем ждать его до
прихода адвентистов Седьмого дня, поехала бы с Таней.
