девятнадцать ноль-ноль
Легкая девочка
– Мама! – вдруг позвала Юля из своей комнаты. – Ты где?
Наталья Сергеевна замерла и приоткрыла рот. Потом прикусила губу. Не сказать чтобы задохнулась. Но сердце забилось, и шея вспотела, сзади. Она вытерла испарину ладонью. Слава тебе, господи. Наконец. Шесть лет прошло. Девочка первый раз произнесла это слово.
Какое счастье.
А как ужасно все начиналось!
Они с Дмитрием Васильевичем чуть не развелись из-за этого. Нет, вы представляете себе: муж вдруг заявляет жене, что у него есть дочь. Побочная, извините за выражение. Девяти лет. Зовут Юля. Говорит, что он ее признал, дал свою фамилию. И что он всё это время тайком ей помогал. То есть маме ее помогал, на самом-то деле. Маму зовут, конечно же, Кристина. «Конечно» – это с горькой иронией произнесла в уме Наталья Сергеевна; хотя что такого в имени Кристина? Да ничего; а все равно: она просто Наталья, а там этакая вся из себя, ах, Кри-стиии-на.
Правда, муж клялся и божился, что с этой Кристиной он не общается и дочку последний раз видел два года назад. Он вообще сомневается, что девочка знает, кто ее папа.
– Ну и всё, – сказала Наталья Сергеевна и махнула рукой.
Но это было еще не всё.
Кристина собралась за границу, устроилась на хорошую работу и с потрясающей непринужденностью попросила Дмитрия Васильевича взять девочку себе. В свою семью. Тем более что у них с Натальей Сергеевной детей не было.
Наглость, конечно, несусветная. Замешанная на моральном шантаже: «а иначе я твою дочь отдам в интернат». В детский приют, проще говоря. Потому что своих родственников у этой Кристины не было. Или были где-то на Хренуткином Хуторе, и она с ними дела иметь не желала. Да и вообще: отдать московскую девочку троюродной тете на Хренуткин Хутор – лучше уж в детский приют.
Наталья Сергеевна думала ровно десять минут. В полной тишине. Потому что было без десяти семь. Когда на телевизоре выскочили цифры «19:00», она встала с кресла и сказала:
– Берем.
Дмитрий Васильевич поцеловал жену и радостно сказал, что Юля – по словам Кристины, ее матери, – очень легкая девочка.
Да, правда.
Ни капризов, ни скандалов, ни требований, ни слез. И в школе порядок – со всеми в классе дружит, учится хорошо. Сидит за столом, подперев головку худыми кулачками, и учебник читает. Вилку держит правильно. Спит ручки под щечку. Даже когда пошел переходный возраст – двенадцать, тринадцать, четырнадцать, – такая же вежливая. Дмитрия Васильевича называла папой, а Наталью Сергеевну – никак. Исхитрялась, чтоб без обращения. «Простите… А вот можно… Видите ли… Как вы думаете…» и все такое. И строго на «вы».
Наталья Сергеевна не давила на девочку в этом смысле. Просто старалась быть с ней еще ласковее, еще мягче и роднее.
Потому что буквально через два-три месяца после того, как Юля переехала к ним, Наталья Сергеевна полюбила ее. Это как-то само случилось, незаметно, но быстро: непонятный чужой ребенок, посторонний человек в доме, вдруг превратился в часть ее жизни, в «кусок себя», как признавалась Наталья Сергеевна мужу. Возвращаясь со службы домой – особенно осенью и зимой, когда свет зажигают рано, – она стояла недолго во дворе, всматриваясь в окна и радуясь, если там мелькнет Юлина тень. А потом специально звонила в дверь, чтоб услышать легкий топот по коридору, и была счастлива. Она ждала, что все получится само.
Вот оно и получилось.
В пятнадцать лет Юля первый раз, так легко, естественно и просто, как будто говорила это слово по сто раз в день, позвала из своей комнаты:
– Мама! Ты где?
– На кухне! – отозвалась Наталья Сергеевна из кухни. – Иду, доченька.
