Абельмановская застава. Москва,
Россия. 10 августа 199… года. 5:23
Перезвон трамваев на Рогожке разбудил Валерия Барского. Наверное, опять пробка подумал он. И как ей не быть, с одной стороны ползут фуры с Волгоградского и Рязанского проспектов, с другой – грузовики с шоссе Энтузиастов, и эта артерия, соединяющая три крупнейших транспортных магистрали вечно переполнена. А тут еще и трамваи… Однако все эти соображения спросонок вскоре были вытеснены осознанием того, что звонки слишком уж длительны и настойчивы для трамвайных. Стало быть, кто-то с утра пробивается. Непорядок.
Он взял трубку телефона.
– Валерк, ты? – он сразу узнал голос коллеги Мишки Цыпкина.
– Ну, – буркнул он в трубку.
– Чэпэ у нас.
– Ну ясно, по хорошему поводу ты не позвонишь.
– Юрка Кокорев сыпанулся.
– Да ты что?
– И к тому же со скандалом. Подробности, как говорится, письмом. То бишь, в газетах. Судя по всему, “Таймс” сегодня выйдет с передовицей, и с Юркиной физией на полполосы.
– На чем сыпанулся-то, не говорят?
– Точно не знаю, но, опыт подсказывает, по идее, на бабе…
Мимо жена прошлепала босыми ногами в туалет. Затем обратно.
– …а эта Джейн ему жучка в багажник подбросила, он с ним и ездил на встречу…
– Ладно. Встретимся на работе, поговорим.
– Думается, наш Жоффрей сегодня будет рвать и метать.
Из детской раздался рев. Маришка отчаянно не хотела идти в садик.
– Должность у него такая.
Барский повесил трубку и проследовал на балкон. Рогожка была до отказа забита транспортом, в трели трамвайных звонков вплетались сигналы машин. Морозец мигом охватил его снаружи, при первом же вздохе забрался и внутрь. Сделав несколько дыхательных упражнений, он начал плавные движения китайского гимнастического комплекса. Снаружи это, наверно смотрелось несколько комично. Барскому было за сорок, сидячий образ жизни и любовь к хорошей кухне при высоком росте породили кеглеобразную фигуру с объемистым брюшком, сбросить которое не могли никакие тренажеры, и круглой физиономией, на которой выделялись живые синие, чуть навыкате глаза. Короткая стрижка «ежиком» довершала картину.
– Папа, а можно и я с тобой? – на балкон высунулась конопатая Вовкина рожица.
– Давай-давай, вперед! – усмехнулся Валерий.
С криком “иии-йй-яяя” его восьмилетний сынишка выпрыгнул на балкон и встал в каратэистскую стойку. Однако первая же его атака едва не закончилась печально для солений, которыми был уставлен угол балкона. Выскочив на балкон, жена загнала мальчишку в комнату, досталось и отцу.
Стоя в ванной, он сосредоточенно скоблил физиономию “шиком”, безрадостно размышляя о том, что пятый десяток лет в его жизни продолжается не лучше, чем все предыдущие. Правда, сейчас он как никогда близок к смене работы. И все шло к тому, что не он ее поменяет, а она его. До сих пор все в его жизни складывалось так, что не столько он стремился к своей должности, сколько она к нему. Должность выбрала его на заводе, куда его сопливым пацаненком привел отец – немного повкалывал, а там армия, и спецвойска. При дембеле произошла беседа с замполитом – и соответственное предложение – получить высшее образование. Затем должность избрала его на работу в органы и как-то так само собой получилось, что в это время происходил набор в Высшую школу. Все в его жизни шло по накатанной колее. До последнего момента она была относительно предсказуемой, и вдруг… Эта проклятая Работа, та самая, на которой становятся трудоголиками, она подчиняла людей себе, заставляла просиживать ночами в душных тихих кабинетах, до хрипоты накуриваться “явой” – она, бывшая единственной отдушиной в беспросветной этой жизни, неожиданно стала показывать характер. Сначала вообще возникли сомнения в ее целесообразности. Затем Работа внезапно стала избавляться от многих его друзей и соратников, и таких, на которых все-то и держалось в этой Работе. Затем вопросы о собственной нужности стали закрадываться и в его собственную круглую, коротко стриженную голову. Ну ладно, он-то старый служака, давно попривык, но когда на той неделе, на двадцатилетнем юбилее Шурка, родная жена, вдруг напилась вдрызг и при всех закатила ему скандал… Впрочем, и ее можно понять – сколько еще годков ей осталось молодиться да хорошиться? Да и много ли счастья видела она за эти годы?
