из которой становится ясно, что случайных встреч не
бывает
Хруст снега был… вкусным. Из-под
сапог доносился не резкий звук, какой издаёт сухая тонкая лепёшка,
которую только надломи – и она рассыпется на крошки. Так скрипит
снег в те ночи, когда от холода на вдохе слипаются ноздри, а выдох
оседает колким инеем на шерстяном шарфе, намотанном по самый
нос.
Нет, этим вечером снег хрустел, как
похрустывает на зубах немного влажное безе, уже начавшее
подтаивать, но пока ещё сохранившее свою форму. В такие вечера сам
собой вспоминается запах хвои и смолы, цитрусовая свежесть фруктов
и вкус пряного пунша, который плотными вязкими каплями оседает на
языке, оставляя после себя терпкость вина и острую сладость
перца.
– Этот пунш у нас подают на каждое
рождество, – говорила девушка, быстрым шагом идущая по тропинке,
вьющейся между домами. – И можешь мне поверить, Брэйни, в другое
время он совершенно не тот, уж я-то точно знаю.
Её собеседник – крупный пёс
коричневой масти с густой шерстью, тускло отливавшей золотом в
пятнах света из окон, – бежал за ней трусцой, помахивая
хвостом.
Девушка торопилась к стоявшему на
перекрёстье двух широких дорог трактиру, откуда доносился весёлый
гомон голосов. Поднялась на высокое крыльцо, постучала сапогом о
сапог, сбивая налипший снег, поправила за спиной тёмный чехол
странной формы и открыла дверь. Собака, проводившая спутницу до
порога, вильнула хвостом и, развернувшись, сбежала по ступеням
вниз. Пёс знал место, где ему будут рады – обогнул тёмное
деревянное строение, сложенное из огромных брёвен, и побежал к
подклети, где содержался скот и хранились запасы. Когда придёт
время, он вернётся, чтобы сопровождать свою хозяйку.
Девушка на секунду замешкалась,
провожая его взглядом, но тут же, встряхнувшись, быстро прошла
внутрь, плотно прикрывая за собой дверь, чтобы не напустить холода.
Несколькими шагами пересекла неширокие сени, потянула на себя
следующую створку, сколоченную из тяжёлых занозистых лесин, – и
окунулась в запахи и звуки протопленного помещения.
Мясной аромат подливки и густой дух
лепёшек из пряного теста, которыми славилась местная стряпуха,
соседствовали здесь с резким запахом хвойной наливки, традиционно
начинавшей подаваться во всех трактирах примерно за месяц до
рождества. Столы были заполнены, но тесноты пока не было –
деревенские начнут подтягиваться сюда чуть позже.
Помещение было видно не целиком –
углы тонули в темноте, но центр был освещён ярко. С закопчённого
потолка, похожая на огромное ржавое колесо, свисала на крепкой
толстой цепи «люстра» – металлический круг, плотно уставленный
кое-где оплывшими, а кое-где новыми свечами. Свечи, воткнутые в
бутылки, стояли и на столах, и за барной стойкой, где к стене была
прикреплена отполированная пластина, в которой отражались языки
пламени.
– А, Исмэ! – услышала девушка и,
повернувшись на голос, улыбнулась.
Ей махнул рукой здоровенный усатый
краснолицый трактирщик, протиравший тяжёлые стеклянные стаканы за
барной стойкой.
– Здорово, Горан, – она
кивнула и прошла вперёд, огибая столы.
– Я уж думал, не явишься сегодня, –
мужчина прищурился, вокруг глаз собрались морщинки.
– Я же обещала, – та, которую он
назвал Исмэ, уселась на грубо сколоченный высокий стул, стащила
футляр с плеча, аккуратно пристроила его возле ног, – негоже
забывать о данном слове.
– Исмэ, девочка! – из задней
комнаты, вытирая руки вышитым полотенцем, вышла крепкая женщина в
буро-коричневом платье и белом переднике.
Исмэ широко и радостно улыбнулась,
приветствуя главную стряпуху и жену хозяина трактира.
– Забава!
Забава крепко обняла девушку и
звонко расцеловала её в обе щёки.
– Ты что ж, с прошлого раза не ела,
милая? – стряпуха упёрла мозолистые руки в крутые бока.
