В полумраке мастерской холст оживал. Масляные краски ложились на полотно тяжёлыми мазками, создавая причудливую симфонию боли и красоты. Художник работал молча, его длинные пальцы скользили по поверхности, словно по клавишам невидимого органа.
«Искусство требует жертв», – прошептал он, не отрываясь от работы. В его глазах отражался свет единственной свечи, пляшущей на столе. Тени плясали в такт его движениям, превращая комнату в театр теней и кошмаров.
Она была его лучшей ученицей. Талантливой, подающей надежды. Но испугалась, когда он показал ей, как можно сделать искусство настоящим. Живым. Кровоточащим.
«Они все грешники», – бормотал он, добавляя последние штрихи. Великие мастера прошлого воспевали пороки, пряча их за красивыми фасадами. Но он покажет истину. Он очистит искусство кровью.
На холсте застыла Саломея с головой Иоанна Предтечи. Но это была не первая картина в его галерее страданий. Скоро мир увидит остальные работы. Скоро все поймут, что такое настоящее искусство.
***
Женщина устало опустилась на пуфик в прихожей. Бесстрастное зеркало отразило лицо, посеревшее от бесконечной усталости и недосыпа. В квартире царила странная, почти звенящая тишина, хотя дочь уже давно должна была вернуться.
Евгения Серова воспитывала Эльзу одна. Муж погиб в день её первого рождения – мокрая дорога, встречная фура, три трупа на асфальте. Он был этническим немцем, и они собирались уехать в Германию. Не успели. Сначала Женя впала в ступор, утонув в своём горе, но дочь требовала внимания – ей было ради кого жить.
Когда Эльзе исполнилось пять, её отдали на танцы, а потом – в балет. Женя в те годы крутилась как белка в колесе, поднимая собственное дело. Спустя годы оно превратилось в прибыльный бизнес, высасывавший из неё все силы. Эльза росла сама по себе, а мать компенсировала своё отсутствие деньгами и дорогими подарками.
Единственной страстью дочери оставался балет. Она была талантлива, упорна, почти фанатично предана сцене. Учителя пророчили ей большое будущее, а одноклассники и друзья (если их можно было так назвать) отзывались об Эльзе как об умной, но странноватой девушке. Она училась в одиннадцатом классе и параллельно – в балетном училище, живя между школой, репетиционным залом и пустой квартирой.
Женя, не обнаружив дочери, набрала её номер. Телефон был выключен.
«Наверное, репетирует», – подумала мать и принялась готовить ужин.
Эльза не вернулась и ночью, но Женя забеспокоилась только утром, когда увидела нетронутую постель. Она тут же помчалась в полицию.
– А друзей её обзвонили? Может, загуляла где? Всё-таки молодая девушка. Или парень появился, а вы тут панику разводите, – равнодушно бросил дежурный.
Евгения растерянно сжала телефон.
– Я… я не знаю её друзей. И парня нет. То есть… я не знаю.
– Как так? А что вы вообще знаете о своей дочери?
– Она хорошая девочка! – выпалила Женя, густо покраснев. – Прилежная ученица, талантливая балерина! А я… я деньги зарабатывала, чтобы она ни в чём не нуждалась!
Только сейчас она осознала, что действительно ничего не знает о жизни дочери.
Подключились волонтёры, расклеили листовки, обзвонили больницы и морги. Эльза словно испарилась в этом небольшом городе. Женя тоже участвовала в поисках – до тех пор, пока не услышала треск рации:
«Отбой. Найдена. Погибла».
Ноги подкосились, и она рухнула в жидкую осеннюю грязь. Сознание отключилось. Когда её привели в чувство, боль сжала сердце стальными тисками. К дочери её не пустили. Лишь через два дня вызвали в морг.
А потом – к следователю.
***
Кабинет был чистым, аккуратным и… неуютным. Женя сразу поняла – это не её пространство.
Следователь, женщина с короткой стрижкой и ледяными глазами, представилась:
