Тишина в этом доме была самого дорогого сорта – купленная и оплаченная. Она не была уютной или мирной. Она была тяжелой, густой, как заболоченный воздух перед грозой. Она впитывала в себя звук шагов по паркету, шелест страниц, даже стук собственного сердца, чтобы потом выплеснуть его обратно многократным эхом в голове.
Алексей стоял у панорамного окна, смотря на ночной город, но не видя его. Он чувствовал ее присутствие за спиной. Мария. Его жена. Самый желанный и самый далекий человек в радиусе этих стен.
Их брак был идеальной вазой из тончайшего фарфора, выставленной на всеобщее обозрение. Идеальная пара, идеальная жизнь. И трещина, невидимая снаружи, но раскалывающая их изнутри надвое.
Мария замерла в дверях гостиной. Спина Алексея, прямая и неуступчивая, была знакомым пейзажем. Он держал бокал с виски, его пальцы сжимали хрусталь с такой силой, что казалось, он вот-вот треснет.
Прошло три года. Три года с того дня, когда они перестали говорить о главном. С того дня, когда она закрылась, а он… он просто перестал пытаться.
«Завтра приедет твоя мать», – сказал он, не оборачиваясь. Его голос был низким, ровным, лишенным всяких интонаций. Просто констатация факта.
«Я знаю», – тихо ответила Мария, входя в комнату. Она прошла к мини-бару, налила себе воды. Пространство между ними было заряжено тысячью невысказанных слов, тысячью несовершенных прикосновений.
Она чувствовала на себе его взгляд теперь. Всем телом – как физическое прикосновение. Горячее, колючее. Он изучал ее, оценивал. Как всегда. Искал изъян, слабину, причину для новой холодной атаки.
«Платье новое?» – спросил он.
Мария машинально провела ладонью по шелку, ощущая под тканью мурашки на коже.
«Да».
«Синее. Тебе идет».
Комплимент прозвучал как обвинение. В ее тратах. В ее желании нравиться. Не ему – другим. Может быть, себе самой. Он подошел ближе, и воздух вокруг нее сгустился. От него пахло дорогим табаком, выдержанным виски и чем-то неуловимо знакомым, от чего сводило живот – его собственным, острым, мужским запахом.
Он остановился в сантиметре, не касаясь ее. Его дыхание опалило ее щеку.
«Только не устраивай своих сцен перед матерью, Маша. Мне не нужны ее расспросы».
Его рука поднялась, и она замерла, ожидая – шлепка? Ласки? Но он лишь поправил прядь ее волос, едва задев мочку уха. Этого легчайшего, мимолетного прикосновения было достаточно, чтобы по ее спине пробежала дрожь. Ненависть и желание – два близнеца-убийцы, сцепившиеся в ней в мертвой хватке.
«Каких сцен, Леша? – ее собственный голос прозвучал чужим, хриплым. – У нас же идеальная семья. Разве нет?»
Он усмехнулся. Сухо, беззвучно. Его глаза, темные и бездонные, пробежались по ее губам, шее, линии декольте. Это был не взгляд любовника. Это был взгляд собственника, который видит трещину на своем идеальном активе и уже решает, как ее ликвидировать.
«Иди спать, Мария. Ты устала».
Он повернулся и ушел, оставив ее одну в середине комнаты, с колотящимся сердцем и телом, которое предательски помнило совсем другие прикосновения. Те, что были до тишины. До пустоты. Те, что сжигали дотла.
Она поднялась в свою спальню. В их спальню. Которую они делили, как соседи по купе в поезде: вежливо, не пересекаясь, храня свои границы за занавеской.
Лежа в постели, она ворочалась, прислушиваясь к звукам дома. Вот он ходит в своем кабинете. Вот скрипнула дверь ванной. Вот наступила тишина.
Она ненавидела его. За его холодность. За его контроль. За ту боль, которую он ей причинил, даже не подняв на нее руку.
Но когда дверь в спальню тихо открылась, и его силуэт возник на пороге, ее дыхание перехватило. Он стоял несколько мгновений, а потом, без слов, подошел к кровати. Мария зажмурилась, притворяясь спящей. Она чувствовала, как он садится на край, как матрас прогибается под его весом.
