I часть
Когда Жизель предложила мне эту работу, я сразу решительно отказалась.
Для меня это было своеобразной дикостью и унижением сопровождать богатых верховников, развлекать их в больших приемных домах и делать то, что они захотят, как безвольная игрушка. Деньги предлагались справедливые, немалые, они позволили бы мне ни в чем себе не отказывать, снять не комнату в трущобах, а целый дом в Верхнем городе и никогда не соглашаться на крысиную похлебку в тухлом баре на окраине свалки.
Жизель живет в таком режиме с моего возраста, с двадцати пяти лет. Она добилась за эти годы привилегированного статуса при дворе императора и пользуется всеми его благами, как заблагорассудится. Ей по душе такая праздная жизнь и она хочет завлечь меня туда же, оградив меня от ужасов трущоб и засыпав золотом. Если не кривить душой, я готова честно себе признаться – меня такая жизнь всегда привлекала. Всегда. Кто в здравом уме откажется от хорошей жизни? На расписные платья, уложенные волосы под диадему ручной работы, ухоженные руки без следа мозолей и отдохнувшие лица я смотрела, затаив дыхания еще с детства и пообещала себе, что через несколько лет буду находиться на этом же месте. Но не учла, каким путем я достигну свой цели. А было ли это важным?
У меня на роду было написано, что мне суждено жить в такой роскоши.
Отец родом из Верхнего города – так называют дворянскую часть столицы Мараис. Он обладает значительным влиянием в этом районе империи: занимает пост мэра, владеет двумя металлургическими заводами и обеспечивает работой большую часть жителей Нижнего города – промышленного района, населённого рабочим классом. Мать была его помощницей из трущоб, следила за оборотом документации. Насколько я помню, она очень гордилась собой, достигнув таких высот в работе, потому что мало кому удавалось просто даже постучать в дверь приемной мэра. Затем небольшая интрижка и вот, я сижу в захолустном баре и думаю, как закрыть долг по комнате, потому что хозяйка места, которое я вынуждена называть своим домом, грозилась натравить на меня двух своих тупых сынков, если я не отдам десять тысяч физов до конца недели. А до конца недели осталось три дня.
В то же время отец даже не знает о моем существовании. Точнее, о существовании знает, но кто я, как меня зовут, мальчик я или девочка – ничего.
Мой папаша вышвырнул маму, как только она пришла к нему с животом наперевес. Для него это был такой шок, будто он впервые в жизни узнал, что от секса бывают дети. Уважаемый, влиятельный мужчина, любимец Верхнего города… не смог удержать свой хрен в штанах. А когда последствия постучались в двери, выкручивался так, как умеют только богатые верховники: быстро, подло и без следов.
Мама после этого унижения держалась на сбережениях, какое-то время ещё старалась не упасть лицом в грязь. Но медленно теряла позиции. Её попытки устроиться на работу снова и снова разбивались о вечно болеющего ребенка в моем лице. Никому не нужен работник, который то опаздывает, то уходит раньше, то приводит с собой ребёнка на смену. Она даже пыталась снова попасть в Верхний город – хотя бы на должность уборщицы, – но папаша, будучи тем ещё благодетелем, сделал всё, чтобы ей туда дорога была закрыта навсегда.
Для нее это было невероятным унижением! Я не могу сказать наверняка, что причина была в этом, но я видела, как ситуация, в которой она оказалась, разъедала её.
Последним местом её работы стал этот самый бар, в котором я сейчас сижу. Тогда он был другим, конечно. Здесь пахло горячим хлебом, а не прокисшим спиртом и потом. Здесь ещё не витал этот запах безысходности.
Один из постоянных клиентов – тот, что вечно пялился на неё, оставляя в чаевых мелочь и слюни, – однажды напился до бесчувствия. И изнасиловал её. Пока она, как обычно, выносила мусор за угол после смены. Никто ничего не видел. Никто не помог. Никому не было дела.
