Хроники черной луны.
Пролог.
Нищий. Коросты и язвы как расползлись по телу сплошным ковром. Проскользнул за спиной зазевавшегося охранника, кучкой грязного тряпья замер в тени хозяйственных ворот. Гул над головой нарастал. Убедился, что никто не погнался вслед, и уже не таясь, вышел через низенький проход на скамьи для бедных. Есть дно, а есть то, что ниже дна. Ни забитые ремесленники, ни подмастерья не хотели принимать вонючего изгоя. Тумаки и пинки посыпались со всех сторон. Чей-то кулак едва не выбил глаз. Рассудив, что не стоит дальше задирать толпу, нищий рванул по шаткой лесенке на самый верх. Знавал он одного грузчика, тот всегда говорил – с верхних рядов амфитеатра вид открывался даже лучше, чем со скамей благородных. Но и эта узкая площадка не пустовала. Удалось втиснуться на маленький пятачок у огороженного гнилым заборчиком края. Бродяга вытянулся что было сил, силясь разглядеть хоть что-нибудь на раскинувшейся внизу арене. Вдруг толпа заволновалась – назревало что-то интересное. Нищий вытянул шею, встал на цыпочки и, пытаясь подняться еще выше, нечаянно оперся грязной ладонью на плечо стоящего перед ним подростка. Удар локтем в живот покончил с планами на бесплатное развлечение. Проломив ограждение, бесславный житель припортовых канав, как мешок с песком, рухнул далеко вниз на камни заброшенного пустыря. Предсмертный крик неудачника утонул в нарастающем шуме. Глупая жалкая смерть не заинтересовала никого, кроме сидевшей на старом засохшем дереве голодной вороны.– Уважаемая публика! Я знаю, вы ждали! Наконец-то! Крысиные бега!
– Да!
– Вы уверены?!
– Да!
– Вы хотите этого?!
– Да!
Переполненный амфитеатр заревел от любви и восторга. Крик лавиной скатился на арену, сметая на пути остатки человеческих чувств. Их место с лихвой заполнила жажда крови. Люди, сидящие, стоящие на ступенях, как безумные, забились в судорогах предвкушения, словно пытаясь вывернуться наизнанку. Сотни рук взметнулись вверх, толпа жаждала представления, предвкушала видеть муки живого разумного существа. Существа подобного им. А что может быть слаще, чем наблюдать чужую смерть?! Беднота, битком набившая верхние ряды, грязные отбросы общества, кричали громче и больше других. Короткая никчемная жизнь городского дна – лишь бесконечное ожидание кровавых зрелищ, драки, бойни, публичной смерти. Чуть ниже, в удобных ложах, отгороженных от нищеты крепкими спинами стражников, сидели патриции. С любовницами, с женами, с выводками наследников. Их красивые правильные лица испорчены смесью вселенской скуки и раздражения. Руки заняты виноградом и вином. Они не кричат, не беснуются, не признаются в любви арене, но желают крови и смерти ничуть не меньше.
Главный распорядитель самой кожей чувствует все это. Чувствует, как напряжение зрителей проникает сквозь ткань накидки и жгучей солью оседает на вставших дыбом волосках груди. Он прекрасно знает публику и всегда оставляет напоследок что-нибудь особенное. Что-нибудь жестокое и бесчеловечное. Не забеги, не рубку топорами, не стенка на стенку. И даже не травлю раба сворой одичавших собак. Нет – это все не то. Зрители ждут настоящее буйство и море горячей липкой крови. Что-нибудь, что обожает толпа простолюдинов. И чего стесняются, но, упиваясь, смотрят ряды благородных.
Красавец, любимец и высокородных и нищеты, мраморной статуей он застыл над воротами героев. Белоснежная свободная тога из тончайшей шерсти небрежно метет гранитные плиты балкона. Бронзовый венок сверкает на солнце. Человек с лицом бога и душой продажной геттеры. Единственный хозяин арены. Здесь все подчиняется только ему: герои, рабы, боль, жизнь и смерть. Под руки поддерживают два мальчика-служки – нет, распорядитель не слаб и не стар, это признак власти и положения. Насладившись ожиданием толпы, он вскинул к небу унизанные золотыми перстнями тонкие белые пальцы. И голос, голос прирожденного оратора, загремел над ареной, разбился о стены и застывших в предвкушении зрителей.
