Письмо пришло неделю назад. Конверт был измятым, будто его долго носили в кармане. Почерк сестры, угловатый и резкий, выводил: «Лера, приезжай. Здесь стало слишком тихо. Слишком. Даже для меня. Что-то не так. Маша.»
«Слишком тихо для глухой», – усмехнулась тогда Лера, но комок тревоги уже застрял где-то под ребрами. Маша никогда не жаловалась. Ее мир был изначально другим, миром жестов и тактильных вибраций. Слово «тихо» в ее лексиконе было лишено эмоциональной окраски, это была просто констатация факта. Но не в этот раз.
Автобус хрипло выдохнул ее на единственной остановке городка «Сосновый Перевал». Воздух был холодным, пахло хвоей и влажной землей. И… ничем больше. Лера сразу это почувствовала. Не сознанием, а кожей. Городок был погружен в неестественную, гнетущую тишину.
Она привыкла к городскому шуму – гул машин, отдаленные голоса, музыка из кафе. Здесь не было ничего. Ни щебета птиц (что было странно для леса), ни лая собак, ни даже привычного шелеста листьев на ветру. Воздух стоял неподвижный, густой, как сироп.
Дом сестры был на окраине. Лера шла по пустынной улице, и ее шаги по гравию отдавались в тишине оглушительно громко, как удары молотка. Она инстинктивно начала идти тише, на цыпочках, сама не понимая почему. Было ощущение, что кто-то слушает.
Маша открыла дверь на ее стук почти мгновенно, будто ждала у окна. Ее лицо, обычно спокойное и умиротворенное, было бледным, глаза расширены от страха. Она молча отступила, впуская Леру внутрь.
Ты в порядке? – быстро показала Лера жестами, оглядываясь. В доме тоже было тихо. Не слышно было даже тиканья часов.
Не здесь, – ответила Маша, ее пальцы порхали быстро и нервно. Говорить на улице страшно. Оно слушает.
Кто слушает? – спросила Лера, чувствуя, как тревога перерастает в настоящий страх.
Маша посмотрела на нее с странным выражением – смесью жалости и ужаса. Тишина, – показала она. Оно пришло месяц назад. Сначала все радовались. Потом… пропали птицы. Потом собаки. Потом… люди. Те, кто много кричал. Оно не любит громких звуков. Оно их… забирает.
Лера смотрела на сестру, пытаясь найти признаки болезни, бреда. Но Маша выглядела абсолютно адекватной, просто смертельно напуганной.
Оно учится, – продолжала Маша, ее руки двигались все быстрее. Сначала оно просто глушило звуки. Теперь… теперь оно их повторяет. Но неправильно. Оно слышало, как плакал соседский ребенок, и теперь иногда ночью из их пустого дома доносится этот плач. Только он… фальшивый. Как будто его воспроизводит тот, кто никогда не слышал плача.
Внезапно снаружи, прямо под окном, раздался звук. Идеально четкий, ясный стук в стекло. Тук-тук-тук. Лера вздрогнула и резко обернулась. За окном никого не было. Только неподвижные ветки сосен.
Маша не шелохнулась. Ее глаза были полны слез. Видишь? – ее жест был почти невесомым. Оно уже знает, что ты здесь. Оно изучает твой звук. Твой голос. Оно хочет узнать, как ты звучишь, когда боишься.
Лера подошла к окну и выглянула. Никого. Тишина снаружи была абсолютной, тяжелой, живой. Она прижала ладонь к стеклу. Оно было холодным.
И в этот момент прямо у нее над ухом, так близко, что она почувствовала мурашки на коже, прозвучал ее собственный голос, но искаженный, лишенный эмоций, как голос робота из дешевого фильма:
«…Кто слушает?..»
Это был ее же вопрос, заданный жестами минуту назад. Но произнесенный вслух. Этой… Тишиной.
Лера отпрыгнула от окна, сердце бешено колотилось в груди. Маша смотрела на нее, и в ее глазах Лера прочитала не вопрос, а утверждение.
Оно учится, – повторила Маша беззвучно. Теперь оно выучило и тебя.
