Бессмертие – тупиковая ветвь эволюции для разума, привыкшего к конечности. Сайрен знал это не по учебникам ксенопсихологии, а на уровне каждой сверхплотной молекулы своего усовершенствованного тела. Он стоял в центре своей лаборатории, цитадели чистого разума и неслыханных технологических возможностей, и чувствовал лишь одно: всепроникающую, тягучую, как космическая смола, скуку.
Его взгляд, способный различать тепловые следы на поверхности нейтронной звезды, скользил по панорамному окну, занимавшему всю дальнюю стену. За ним простиралась Цитадель Олимп. Не просто космическая станция, а целый город-сфера, сияющий миллиардами огней, архитектурное чудо, воплотившее в титане и энергии всю мощь – технобогов. Спирали жилых кварталов, опоясанные транспортными потоками, напоминали нейронные сети колоссального разума. В доковых массивах, подобных стальным цветам лотоса, покоились корабли, каждый из которых был шедевром инженерной мысли. Это был дом. Самый безопасный, самый продвинутый, самый предсказуемый дом в известной галактике. И Сайрену хотелось взять один из этих сияющих кораблей и протаранить им это самое окно.
Он сделал незаметное движение пальцем, и в воздухе перед ним, не нарушая вида на Олимп, вспыхнули несколько голографических окон. В них беззвучно разворачивались сцены. Песчаные бури, клубящиеся вокруг гигантских стеклянных сфер. Две луны, висящие над полем боя, где воины со светящимися глазами сталкивались в бессмысленной резне. Лица, искаженные экзистенциальным ужасом, когда рухнул краеугольный камень их веры. Его личный архив. «Вмешательства», как он сухо называл это в своих отчетах для гипотетических будущих историков, которых, он знал, никогда не будет.
Он не испытывал ни гордости, ни сожаления. Лишь отстранённое любопытство, как у энтомолога, наблюдающего за поведением муравьёв, чей муравейник он ткнул палкой. Сила, способная сдвигать тектонические плиты. Интеллект, могущий просчитать вероятности на столетия вперёд. Тело, восстановимое из клочка плоти и капли энергии. Всё это было у него. И всё это было бессмысленно.
В памяти всплыл голос, резкий, сухой и всегда попадающий в самую суть. Стелла Арда. Её голограмма не появлялась, но он слышал её так ясно, будто она стояла за спиной.
«Проблема в тебе, Сайрен, не в галактике. Ты как разбалованный ребёнок, который, получив самую дорогую, самую навороченную игрушку во всём мироздании, не знает, что с ней делать. Ты её уже разобрал, понял принцип работы, и теперь она тебе скучна. Ты не ищешь приключений. Ты ищешь инструкцию, которой нет».
Он мысленно фыркнул. Стелла, как всегда, была права. И, как всегда, её правота его раздражала. Она, технобог-кибернетик, нашла свой смысл в ковке тел для других, в изучении извилин чужих, столь примитивных по сравнению с ними, разумов. У неё была цель. А у него был лишь бесконечный, идеально отполированный тупик.
Его пальцы, движимые не мыслью, а мышечной памятью тысячелетий, провели по интерфейсу, отбрасывая голографические отчёты. Сцены катастроф и революций, им же спровоцированных, погасли, словно их и не было. Олимп продолжал сиять. Эта вечная, неизменная красота действовала на нервы.
«Инструкции, которой нет», – повторил он про себя слова Стеллы. Может, она была не совсем права. Он не просто хотел инструкцию. Он хотел новую, не распакованную игрушку. Такую, принцип работы которой он не мог бы понять с первого взгляда. Такую, которая могла бы его удивить. Или, на худой конец, такую, при «разборке» которой он мог бы хоть чем-то рискнуть.
