Последнее, что я почувствовала перед тем, как мир перевернулся, – это вкус железа во рту, будто я прикусила язык. Только языка во рту не было. Это был вкус страха. Чужого страха.
Урок теории резонанса подходил к концу, за окном пылал багрянец осени, а я старательно выводила в голографическом проекте формулу звукового сопротивления. Все было как всегда. Скучно, безопасно, предсказуемо.
И тогда это случилось.
Не звук. Не свет. Ничего, что можно было бы описать словами. Это было похоже на то, как будто кто-то выдернул вилку из розетки, питающей саму реальность. На мгновение – меньше, чем между двумя ударами сердца, – все замерло. Свет потускнел, цвета сползли в серость, а голос преподавателя, доносившийся с переднего кабинета, превратился в протяжный, немыслимый вой.
Я непроизвольно вскрикнула и схватилась за голову. В висках застучало. Нет, не застучало. Запело. Высокая, чистая нота, похожая на звон хрустального бокала, но изнутри, прямо в костях черепа.
– Лира? – обеспокоенно прошептала моя соседка по парте, Соня. – Ты в порядке?
Я не смогла ответить. Потому что нота в голове сменилась на… воспоминание.
Я бегу. Не я. Кто-то другой. Каблуки громко стучат по мозаичному полу, смех рвется из горла, беззаботный и дерзкий. В руке – чья-то чужая рука. Я сжимаю ее, тяну за собой. «Быстрее!» – кричу я чужим голосом. Воздух пахнет озоном и сладкими пряниками. Я счастлива. Я так сильно, так опасно счастлива…
Воспоминание ударило с такой силой, что у меня перехватило дыхание. Это была не моя память. Я никогда так не бегала, не смеялась, не держала ничью руку. Я была Лира Вэй, девушка, предпочитавшая тишину библиотек гулким улицам, чьи самые смелые поступки ограничивались использованием неразрешенных гарнитур во время уроков.
Но это чувство… эта безумная, пьянящая радость… она была настолько реальной, что физически обожгла изнутри.
– Эхо-всплеск, – пробормотал кто-то позади. – Опять сеть шатает.
В классе загудели. «Скачки эха» участились в последние месяцы, их списывали на техногенные помехи, на солнечные бури, на что угодно. Но это… это было не похоже на простой скачок. Это было похоже на рану.
Я сглотнула комок в горлу и попыталась вернуться к формуле. Мои пальцы дрожали. Я посмотрела на свое отражение в затемненной поверхности парты: бледное лицо, темные волосы, собранные в небрежный хвост, широко раскрытые карие глаза. Все та же я.
Но что-то было не так. В уголке моего сознания, как заблудившаяся нота, вибрировало эхо чужого смеха.
Дорога домой стала испытанием. Каждый звук казался оглушительным. Скрип моих ботинок по асфальту отдавался в висках пульсирующей болью. Шепот студентов, идущих позади, я слышала так отчетливо, будто они говорили прямо мне в ухо. Я чувствовала низкочастотный гул, на котором держались уличные фонари, – обычно это был едва уловимый фон, а теперь он резал слух, как пила.
Я шла, ускоряя шаг, пытаясь заглушить внутренний гул. В голове снова и снова проигрывался тот самый кусок чужой памяти. Бег. Смех. Чужая рука в моей.
Чья рука?
И тогда, оборачиваясь, чтобы перейти на звуковой переход, я увидела его.
Кай. Он стоял под аркой Академического крыла, прислонившись к стене, и смотрел прямо на меня. Его поза, как всегда, излучала пресыщенное спокойствие, но даже на расстоянии я увидела нечто, заставившее мое сердце екнуться. Его пальцы с такой силой впились в ремень рюкзака, что костяшки побелели. А его взгляд… он был не отстраненным, как обычно. Он был пристальным, острым, почти… знающим.
Наши глаза встретились на секунду. Всего на секунду. Но в этот миг в моей голове что-то щелкнуло.
