Мои дни похожи один на другой -
череда унылых часов. Моя жизнь течет сквозь меня, не оставляя
ничего - ни в мыслях, ни в сердце, ни в душе. Мне практически
нечего написать о сегодняшнем дне, также как нечего
сказать о вчерашнем, и вряд ли что-то изменится завтра. Каждое утро
я встаю около семи. Мне не нужен будильник, многолетняя привычка
делает свое дело помимо моих желаний. Я завтракаю – кофе и
бутерброд с сыром. Пока шипит кофеварка, а бутерброд успевает
зажариться и остыть в микроволновке, я наскоро принимаю душ.
Я не бреюсь: поначалу – было откровенно лень, потом – стало
наплевать, теперь я привык… После завтрака я иду гулять. Дохожу до
моря, стою на берегу минут десять. Иногда – чуть больше, иногда
меньше. Все зависит от ветра, который, порой бывая дружелюбным,
чаще гонит меня обратно, к дому. Возвращаясь, я считаю шаги или
вспоминаю прошлое. Я предпочитаю первое, но чаще получается -
второе. Я одергиваю себя – не для того я сбежал, чтобы возвращаться
к тому, что было и кончилось. После прогулки я перекусываю
чем-нибудь малосъедобным, типа пиццы. Готовить я никогда не умел, а
учиться на старости лет незачем. Кто оценит мои кулинарные таланты?
За столом я читаю: еще один маленький плюс одиночества. Я читаю
все, что попадается под руку, тут большие залежи книг, сложенных в
стопки. Я развязываю каждую неделю новую, что-то отодвигаю в
сторону: как хотите, но нуднятина о буднях сталелитейщиков меня не
прельстит даже на необитаемом острове. Если мысли принимают
нежелательный оборот, если прошлое настойчиво стучится в двери и
окна, лезет изо всех щелей, я беру Канта на немецком и
кропотливо перевожу каждую строчку, тщательно составляю
корявые слова в не менее корявые предложения, потом правлю,
перечитываю. На это уходит много времени, но главное – работа
требует сосредоточенности и прошлое отступает, уползает в свою
нору. Но в последнее время даже старик Кант меня не спасает –
любое слово может вдруг поджечь бикфордов шнур ассоциаций и тут же
вспыхивает, взрывается, причиняя боль, вскрывая старые раны:
Женя…
Вчера я сдался - я должен
выпустить на волю своих демонов. Я должен записать все, что
случилось, и, возможно, тогда я смогу смириться с добровольной
ссылкой, на которую сам себя обрек.
Вечером, когда небо стало
свинцово-серым, я сел за стол, включил основательно запылившийся
лэптоп и... просидел полтора часа, пялясь в белизну вордовского
листа. В сердцах хлопнув крышкой компьютера, я отправился спать, но
мной уже завладело желание поделиться своей болью хотя бы с
бездушным агрегатом, и вот сегодня я снова сел за стол и начал
печатать. Я стирал написанное пару раз и, возможно, сотру еще не
раз. Но я начал - и это главное. Мои воспоминания оживают, оживляя
и меня. Мне очень больно, но впервые за долгое время я чувствую,
что живу...
Сколько всего ненужного, лишнего
хранит память! И как иногда трудно выколупать из всякого хлама:
чужих лиц, случайных фраз, поверхностных впечатлений, то важное,
что думалось – не забыть никогда.
Я вспоминаю, точнее пытаюсь
досконально восстановить в памяти нашу первую встречу с ней и не
могу. Вместо этого почему-то – к чему? – я вспоминаю, как мчался на
скоростном экспрессе из Санкт-Петербурга в Москву, как разглядывал
пассажиров – гомонящую компанию молодых людей и девушек. Я помню
даже, что захватил с собой в дорогу Камю, но никак не мог
сосредоточиться на тексте. Я помню, как ворчал встречающий меня
сын, по привычке сетуя на дождь, который я привез из мартовского
Питера. Я могу почти дословно восстановить наш с ним разговор,
который касался открытия представительства нашей фирмы в
Москве. Почему? Зачем? И почему, вспоминая, как он
представлял мне ту, которая впоследствии перевернула мою
жизнь, я ничего не почувствовал? Почему сейчас с трудом припоминаю,
как пожал ее ладонь, кивнул и поспешил дальше – знакомиться с
другими сотрудниками. Вроде, на ней был серый костюм –
подобные носит почти весь «офисный планктон». И прическа… тогда,
кажется, волосы она убирала, туго стягивая в безликий пучок… Да…
кажется так… Она, Женя, Женечка, а тогда Евгения Владимировна
ничем не поразила меня. Я не застыл в изумлении, не было
откровения свыше: «вот оно, то единственное, то, что ты так долго
ждал». Потому ли, что и не ждал и верил, что моя жизнь близится к
концу, а значит, ждать чего-то нового попросту глупо, а может,
давным-давно решил, что все истории любви, страданий, переживаний –
выдумки, и в жизни все значительно проще, скучнее и серее? Я
не знаю. Живя здесь, на берегу Балтийского моря, вот уже несколько
месяцев я тщетно ищу ответы на эти и другие вопросы. Тщетно.
И даже ответив на них, я уже ничего не смогу изменить…
