Я иду по тропинке вдоль деревенских заборов. Жара. Кругом тишина и только пчелы жужжат в малине. Наконец-то и наша калитка. В палисаднике никого. Дом открыт, на плите кипит куриная нога. Пусто. Выхожу в огород, тоже никого. И только из картошки доносится тоненький голосок:
– Христос воскре-е-ес из ме-ертвых, смертию смерть попра-ав…
Кричу: – Бабушка!!! Бабушка!!!Бабушка!!!
Из-под картофельных кустов появляется седая голова в платочке:
– Танька, чего ты орешь, я ж не совсем еще глухая!
– Бабушка, еле нашла тебя, ты что на земле сидишь?
– Я пальтушку постелила, жуки навалились, все утро их душу…Ты есть, небось, хочешь, пойдем, у меня щи вчерашние и нога куриная. Будешь, или опять на диете?
– Бабушка, я чай буду.
– Господи, царица небесная, владычица милосердная, опять не евши… Когда только эти диеты твои кончатся, мочи нет глядеть. – Бабушка кряхтя поднимается, хочу ей помочь, она отталкивает мою руку и ворчит: – Сама, не совсем еще старуха.
Мы идем в дом, я достаю нехитрые покупки. Бабушка ворчит, что много и кому это все есть. Но вижу, что рада. Потом долго пьем чай с малиновым вареньем.
– Таньк, ты надолго приехала, побудешь у меня чуток?
– Нет, бабушка, мне сегодня в Москву вернуться надо.
– Господи, и что вам там в этой Москве, медом что ль мазано? Хоть бы отдохнула в выходные. Ну, поди полежи, на ужин то небось картохи с огурцами захочешь?
– Ба, свари пожалуйста!
– Ну что ж, пойду в огороде пошкрыкаю, может уж молодая есть.
Я лежу в горнице на любимом диване и просто слушаю звуки. Незаметно наплывает сон.
Потом мы едим необыкновенно душистую мелкую молодую картошку с огурцами. Пьем чай, и я собираюсь ехать.
– Вот и не побыла ни чуточки, – вздыхает бабушка, – когда теперь тебя ждать-то?
– Скоро, бабушка, на той неделе приеду. Что тебе привезти?
– Попроси у матери, может, маслица лампадного достанет? Ну, пойдем, провожу тебя до поворота.
И мы идем по тропинке, потом бабушка поворачивает меня к себе, крестит мне лоб.
– Ну, ступай, с Богом!
Я целую её в щеки и дальше иду одна. И пока тропинка не повернула, я несколько раз оглядываюсь и машу бабушке рукой. А она все крестит меня вслед, и мне кажется, что я слышу её голос: – Царица небесная, владычица милосердная, спаси и сохрани.
Новогодняя ночь была на исходе. Уже стих грохот петард за окном, пьяненькие голоса нестройно и вяло тянули «пять минууут, пять минуууут». В комнате на столе догорали свечи. Селедка под шубой оплывала на блюде, меняя нарядный колер на буровато-розовый. Фантики от конфет, мандариновые корки, запах постоявших салатов и спиртного, перемешанный с табачным дымом и приправленный хорошим парфюмом – все говорило, что праздник закончился. По телевизору несчастный Ипполит в не счесть который раз мылся холодной водой с обреченностью приговоренного.
Лишь только небольшая искусственная ёлочка была все также нарядна и аккуратна. Таинственно мерцали маленькие свечки лампочек, подсвечивая мишуру то красным, то зеленым.
Мужчина и женщина сидели на диване, время от времени негромко переговариваясь.
– Вроде, все хорошо прошло, да, Маш? Тебе понравилось? – спросил мужчина, поглаживая подругу по руке.
– Да, конечно, как-то отстраненно ответила та. Женщине было за сорок, но выглядела она моложаво – брюнетка со стильной седой прядью, выразительными зелеными глазами и хорошей фигурой, она была красива той зрелой красотой, которая привлекает и мужчин, и юношей. Мужчина был немного старше – высокий, седые виски, породистое строгое лицо, умный взгляд. Они встречались больше десяти лет. И всегда их отношения были теплыми и ровными. Оба занимались наукой в одном закрытом НИИ, оба защитили докторские и уже который год заведовали лабораториями. Мужчина давно овдовел, женщина была разведена. У обоих были дети и внуки. Они регулярно встречались то у нее, то у него, много времени проводили вместе, оба были заядлыми театралами, почти всегда ездили вместе отдыхать. Но жили они порознь – каждый в своей квартире – и ни разу за все время их связи ни у нее, ни у него не возникало желания жить одной семьей. Их все устраивало и не было причин что-то менять.
