Сознание возвращалось медленно, вместе с дикой болью, жадно пожирающей все тело. Делаю глоток воздуха, остро пахнущего пряной землей, и открываю слезящиеся глаза. Первая картинка, которую фокусирует зрение – это пожухлые, нелепо торчащие во все стороны облезлые серые кустарники сорняка, и такое же хмурое небо, проглядывающееся через тощую корягу, в которой застряло мое тело. Его ветка больно впилась в изодранный бок, и казалось, перекрыла доступ кислорода к легким. Во рту металлический привкус и настоящая пустыня, отдающая пульсирующей болью в саднящем горле.
Мое тело бьет крупная дрожь, и я осознаю, что дико замерзла. Судя по лесной местности, сохранившей остатки багряного убранства, на улице поздняя осень, и собачий холод. Он проник в каждую клеточку моего измученного тела и сковал его, как первые заморозки лужи городских улиц. Приподняться на обессиленных трясущихся руках и оглядеться удалось только с четвертой попытки, а на то, чтобы вытащить свое тело на самый верх отвесного берега ушла целая вечность. Я плакала и стонала, но ползла наверх, сдирая до крови кожу на руках, и коленях и только выбравшись на верх, я озадачилась своими нарядом.
Какого чёрта на мне эта тряпка? В смысле, нет сомнений, что до купания в реке оно было платьем, но как меня угораздило оказаться в самом центре тайги, на берегу отвесного устья реки в тонком платье мать его?
В груди плясала острая боль, я пыталась делать поверхностные глотки воздуха, но и они давались мне с трудом, в голове стучало так сильно, что заглушало собственные мысли. Я напряглась, вспоминая, как оказалась здесь, но в сознании царил полнейший вакуум, состоящий из боли и пронизывающего холода.
Пошевелив ногами, я поняла, что с трудом их ощущаю, а это означает, что вскоре я просто запросто здесь замерзну насмерть. Дикий ужас и отчаянное желание жить обуяли меня, так, как бывает перед смертью, некстати подумалось мне, и испугавшись ещё сильнее, я собрала последние силы и закричала.
Громко и отчаянно, словно прощаясь со своей жизнью. Я кричала до тех пор, пока из моего горла не послышались сиплые крики, лишь тогда я замерла, глядя в серое небо.
Меня лихорадило, и клонило в сон, но я упрямо смотрела ввысь, отсчитывая свои последние, стремительно тающие минуты жизни.
О чем я думала в этот момент, спросите вы? Я могла бы сожалеть о плохих совершенных поступках, о том, что не успела сделать или сказать, но в моей памяти зияла огромная дыра, размером с Марианскую впадину, и я вдруг осознала, что не помню ровным счетом ничего из своей жизни.
Ничего. Даже имени.
Чистый белый лист, словно меня никогда не было, до этого момента. Это открытие повергло меня в состояние шока. Я вновь и вновь мысленно штурмовала задворки свой памяти, но она была нема и глуха к моим потугам, отзываясь пронзительной головной болью.
Прикрыв в исступлении глаза, я зашептала молитву, которую, как ни странно, отлично помнила. Мысленно я понимала, что спасения ждать неоткуда, но человек та еще скотина, и даже на пороге смерти усердно цепляется за жизнь, вымаливая у Бога еще глоток.
Может, мне просто есть для кого жить?
Или просто мой эгоизм и жажда жизни настолько сильны, что не могут смириться с грядущим поражением?
Как бы то ни было, но где–то совсем рядом послышался странный шум, и надо мной склонился пожилой мужчина с пышной белоснежной бородой.
–Вот те на! – Пораженно воскликнул он, всплеснув по бабьи руками, – это что же такое делается? Слышу кричит кто–то, али показалось, али нет, только Марта, кобылка моя, сама припустилась вперёд. Гляжу ноги голые, торчат из кустов! Это в стужу– то морозную! Повезло тебе девонька, мороз крепчает, к ночи метель будет. Ох, и фартовая ты! – Продолжал сетовать старик, что – то перекладывая в своей телеге.
