Имперский романсеро

В «Имперском романсеро» Вадим Месяц возвращается к легкости письма: питерское обериутство, британский абсурд, дзен-ский уход, закадровый диалог с московским метареализмом. Обращение к жалким мелочам и великим судьбам России входит в неожиданное тождество с классическим «смехом сквозь слезы». Подобные интонации присутствовали в его поэтике и раньше, но в нынешней книге, наконец, обрели стилистическую законченность. Тончайшая лирика и жандармская грубость расшаркиваются и толкаются в этой зазеркальной прихожей, словно Достоевский и Гоголь. К этим авторам отечественной хрестоматии он незаметно для себя и обращается, черпая не только иронию, но и державную мощь.

Жанр:	Стихи и поэзия
Цикл:	Не является частью цикла
Год публикации:	Неизвестен

Читать онлайн Имперский романсеро

Гладиолусы

Жмурки в поезде

Ливень шуршит гравием в небесах,

дюны сахарный пересыпают песок.

Черный платок, затянутый на глазах,

больней, чем белый платок,

сжимает висок.

Дети, они коварнее могикан.

Но время проходит. Усталые старики

дуют, согласно ранжиру, в пустой стакан.

И в стакане слышится гул неземной реки.

Доисторическая раковина поет.

История, как чужая жена, на ковре лежит.

Она больше не бьется рыбой об лед.

И, как прежде, мужу принадлежит.

Я беру губами орехи из чьих-то рук,

они сладки, как ягоды, без скорлупы.

Вдруг одна из кормилиц ломает каблук.

Люди вокруг меня – слепы.

Они мне родня, мне жалко моей родни,

когда сходит в гроб один и другой народ.

Лишь тот, кому удалось задремать в тени,

с восторгом увидит восход.

На вершину вулкана железнодорожный путь

взбирается по спирали, мешая дым.

Кондуктор главу свою уронил на грудь.

И стал святым.

Рыбацкая считалка

Одеялом фиолетовым накрой,

нежно в пропасть мягкотелую толкни.

Я бы в бурю вышел в море, как герой,

если справишь мне поминки без родни.

Верхоглядна моя вера, легок крест.

Не вериги мне – до пояса ковыль.

По ранжиру для бесплодных наших мест

причащеньем стала солнечная пыль.

Только спящие читают, как с листа,

злые смыслы не упавших с неба книг,

вера зреет в темном чреве у кита

и под плитами томится, как родник.

Возле виселицы яблоня цветет,

вдохновляя на поступок роковой

небесами тайно избранный народ

затеряться средь пустыни мировой.

Рвется горок позолоченных кольцо,

сбилась в ворох сетка северных широт,

раз за мытаря замолвлено словцо,

он с улыбкой эшафот переживет.

Присягнувшие морскому янтарю,

одолевшие молитву по слогам,

я сегодня только с вами говорю,

как рыбак твержу унылым рыбакам.

Трепет пальцев обжигает тело рыб,

мы для гадов – сгустки жаркого огня.

Если я в открытом море не погиб,

в чистом поле не оплакивай меня.

Чернецы

Можжевеловые прелые скиты,

воскрешенья пустотелые киты

незаметно размягчаются в тепле

и с молитвой растворяются в земле.

Годы их трудолюбивой тишины,

урожай прощенья истинной вины,

и отчаявшийся легковесный грех

вместе с дымом поднимается наверх.

Ты постигнешь первый опыт немоты,

тайны плоти, превращения воды,

равнозначности полета в вышине

и глухого прозябания на дне.

Что земля, вбирая боль ночных теней,

с каждым возгласом становится сильней.

И деревья, что повалены грозой,

поднимает оборонной полосой.

Если ты на битве праведной погиб,

то сейчас тревожишь души вечных глыб.

И престолов заколдованный оплот

от движения расходится, как лед.

Заброшенная каплица

Э. Сокольскому

Не иконы здесь висят – зеркала.

Этот храм который год нелюдим.

Точит сердце ледяная игла,

ест глаза мои разборчивый дым.

Рыбьи блюдца от пылищи мутны.

Полнолунье светит в каждом окне.

По плечам бегут лучи со спины

и вослед сквозит озноб по спине.

Не кощеевы ли мощи в тепле

под престолом, как в охапке гнезда,

отражаясь на поникшем челе,

воскрешают очертанья креста?

Тут владыка выл, как пес на цепи,

и случалось – с прихожанами лют.

Может, темная часовня в степи —

мой единственный в пустыне приют.

Опьяненная страданьем душа

тайно выбраться на свет временит,

серебро разъели копоть и ржа,

но оглохший колокольчик звенит.

У раскрашенных ворот алтаря,

приглашающих неверных на суд,

колыхается волнами заря,

будто цапли коромысла несут.

Все готово для последних крестин.

Скоро ты утратишь веру и весть,

чтобы с Господом один на один

отказаться от всего, кто Он есть.

Соловецкая вечеря

На воду не дуй, на зеркало не дыши:

в сердце, как в мировом яйце, нарастает звук.

циркуль на дне опустевшей души

вычертил ровный круг.

Лица за кругом в медлительный ряд встают:

ангелы в праздники все на одно лицо,

смотрят, как будто студеную воду пьют,

Продолжить чтение

Вам будет интересно

Дядя Джо. Роман с Бродским

Вадим Месяц

«Вечный изгнанник», «самый знаменитый тунеядец», «поэт без пьедестала» – за 25 лет после смерти Бродского о нем и его творчестве сказано так много, что и добавить нечего. И вот – появление такой «тарантиновской» книжки, написанной автором следующего поколения. Новая книга Вадима Месяца «Дядя Джо. Роман с Бродским» раскрывает неизвестные страницы из жизни Нобелевского лауреата, намекает на то, что реальность могла быть совершенно иной. Несмотря на авантюрность и даже фантастичность сюжета, роман ...