Имя мое – щемящая в сердце боль,
Коли лечить, то буду уже не я.
Ветром лихим заброшенная в юдоль,
Где уже больше нечего потерять.
Имя мое – тонкой надежды свет:
Ласковый, теплый, словно в реке вода.
Дам себе в жизни только один обет:
Все, что нашла, больше я не отдам.
Имя мое – тернии и пески,
Имя мое – и молоко, и кровь.
Имя мое - больше не знать тоски.
Имя мое?
Имя мое - любовь.
Ощущение
холода на лице было не терпимым даже, а приятным. Так прихватывает щеки, когда
выйдешь в солнечный морозный день. Мороз имеет запах, и я помню его с самого
детства. Смешанный с дымом от березовых дров, который канатом тянется от
каждого дома в небо. Это один из любимых запахов.
То ли
сон слишком уж объемен и реален, то ли я запуталась в этом сне, и сейчас не
весна, а самая настоящая зима. Потому что лютый холод уже пробрался под одежду.
Я
открыла глаза и ошалела: темное холодное небо, усыпанное звездами, то и дело
перекрывала дымка. И когда я поняла, что это пар от моего дыхания, стало
страшновато.
Если я
вижу небо до окоёма, значит… я лежу на земле? Повернула голову в одну сторону,
потом в другую. Сугробы, темнота, лай собак и запах дыма. Но не того,
привычного и родного из детства, а смешанного с запахом готовящейся пищи. И это
не пироги. Больше похоже на копченое пригоревшее мясо.
Перевернувшись
на бок, поняла, что сильно замерзли ноги. Мороз щиплет голени и колени,
пробирается к бедрам. Во рту привкус крови. Я встала на колени и чуть не
запуталась в подоле. Ощупала себя и обнаружила, что под юбкой нет ни колготок,
ни вообще каких-либо штанов.
— Что
за чертовщина? – только и смогла выговорить я, но, услышав свой голос, замерла.
Он был тоненький, слабый, словно девчоночий. - Кхе- кхе, - прокашлялась я, но в
горле ничего не мешало. Мой голос изменился до неузнаваемости.
Осмотревшись
и привыкнув к темноте, увидела глубокую тропку в снегу, возле которой я и
лежала. Вдали несколько темных домов. Света не было ни на улице, ни в окнах.
Дома больше походили на странные кособокие развалюхи. Присмотревшись,
разглядела подобие трепещущего огонька. Свеча? Может, электричество отключили?
Я
встала и на замерзших ногах побрела по тропке. Когда чуть
отвлеклась от ледяных ног, поняла, что болит грудь: дышать так тяжело, словно
грудь закована в латы. Провела ладонью по груди, обнаружила, что на мне одежда,
похожая на зипун. Я никогда не видела зипуна, но сейчас была твердо уверена,
что это именно он: стеганая, как фуфайка, куртка, завязанная на три пары
веревочек. Под ней я то ли туго обмотана шарфом, то ли еще чем-то. Видимо, для
тепла.
В
голове было ясно, но я напрочь не понимала, где я и что случилось. И не могла
вспомнить, что было до этого.
Куцая
собачонка выбежала навстречу и виляла не только хвостом, но и своим тощим
задом, прыгая на меня, пытаясь лизнуть в лицо. Я поняла, что кусать она меня
явно не собирается, но все же убавила шаг. Ведь это на улице они такие
ласковые, а зайдешь на территорию дома и все: добрая животинка становится
яростным алабаем.
Но
собака не собиралась менять своего ко мне отношения и даже отстала, когда я по
тропке пришла прямо к двери. Пахнуло сытной горячей едой. Желудок сжался так,
что казалось, не ела пару недель.
Осмотрелась
еще раз и, решившись, забарабанила по двери. Внутри грохнулось что-то, будто
человек запнулся о железную бадью. Потом раздались недовольные голоса. Дверь
распахнулась с такой силой, что будь я на пару сантиметров ближе, мне снесло бы
половину лица тяжелой железной щеколдой.
— Я уж
понадеялась, что ты подохла в лесу, - голос женщины был горловым, злым и еще…
ненавидящим.
— Я? –
только и смогла спросить, пытаясь рассмотреть ее лицо. Она была крупной, с
огромной грудью, какие любил изображать Кустодиев. Платок или тонкое одеяло,
накинутое на голову, закрывало лишь плечи. Грудь, того и гляди должна была
выпасть из щедрого выреза на платье или кофте, я не разобрала в темноте.
