Павел перечитывал письмо в четвёртый раз, но слова словно соскальзывали с бумаги, не складываясь в осмысленные предложения. Техническая мастерская вокруг него – стеллажи с VR-шлемами, провода, серверы – казалась нереальной, будто он смотрел на неё сквозь матовое стекло.
«…требую незамедлительного возмещения ущерба в размере…»
Цифры расплывались перед глазами. Павел поморгал, попытался сосредоточиться, но мозг отказывался обрабатывать информацию. Каждое слово в претензии Алины Вербицкой он понимал по отдельности, но вместе они превращались в белый шум, в котором тонул смысл.
«…психологическая травма, полученная в результате использования вашего устройства…»
Руки дрожали. Павел положил бумагу на верстак рядом с разобранным VR-контроллером и попытался глубоко дышать. Слова «психологическая травма» отдавались в голове эхом, смешиваясь с воспоминаниями о том проекте ИскИн, из которого он когда-то сбежал. Тогда тоже было письмо. Тогда тоже всё рушилось.
«…компенсация морального вреда… досудебное урегулирование…»
Предложения ломались в сознании, как код с синтаксическими ошибками. Павел понимал, что читает русский текст, написанный понятными словами, но смысл ускользал. Стресс парализовал способность к анализу – мозг переключился в режим выживания, блокируя все высшие функции.
– Призма! – крикнул он, не поднимая головы от листа.
Из соседней комнаты донеслись звуки – шуршание бумаги, скрип стула. Дмитрий появился в дверном проёме, растрёпанный, с красными от недосыпа глазами.
– Что случилось? – Он увидел лицо партнёра и сразу посерьёзнел. – Опять она?
Павел молча протянул письмо. Призма взял его, пробежал глазами по первым строчкам и присвистнул.
– Блин. Сколько она хочет?
– Не знаю, – честно признался Павел. – Не могу дочитать. Мозг отказывается работать.
Дмитрий скользнул взглядом по его лицу – серому, осунувшемуся, с дёргающимся веком. Он узнавал эти признаки. Когда синестетическое восприятие перегружалось, у него случалось то же самое – полная неспособность обрабатывать информацию, как будто сознание защищалось, отключая все ненужные функции.
– Сядь. Я прочитаю вслух.
Павел опустился на табурет, сжал кулаки. Каждое слово Дмитрия проникало в сознание с трудом, как сквозь толщу воды. Цифры компенсации, юридические термины, угрозы судебного разбирательства – всё смешивалось в один непереносимый поток.
Когда Призма закончил, в мастерской повисла тишина, нарушаемая только гудением вентиляторов в серверной стойке.
– Это конец, – тихо сказал Павел.
* * *
Павел откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Память мгновенно отбросила его на три года назад – в тот день, когда Богданович освободил его от всех обязательств, фактически выставив за дверь. Тогда казалось, что это конец. Что после провала в университете, после всех этих шпионских игр и предательств, он навсегда останется изгоем в их узком технологическом мирке.
Но странное дело – освобождение оказалось именно освобождением. Впервые за много лет он мог думать о том, что действительно хотел создать, а не о том, что от него требовали заказчики. И тогда, бродя по московским улицам в состоянии, близком к депрессии, он наткнулся на небольшую галерею современного искусства в Сокольниках.
Выставка называлась «Синестетические грёзы». Павел зашёл туда случайно – просто чтобы согреться и немного отвлечься от мыслей о рухнувшем будущем. И там, среди странных инсталляций, в которых звуки превращались в цвета, а прикосновения – в музыку, он увидел худого парня с растрёпанными волосами, который стоял перед одной из работ и тихо плакал.
