Это была обычная советская семья. Мать – учительница младших классов в сельской школе, отец – колхозник, и трое деток: Иван, Алина и Виктор. Была еще и бабушка, но она умерла очень рано, в возрасте шестидесяти лет, когда Ивану еще и пяти не было, а Виктора тогда еще вообще не было. Иван ее еще немного помнил, а Алина почти не помнила, ей тогда и трех лет не было. У бабушки почему-то болели ноги, и она ходила очень медленно, переваливаясь с ноги на ногу. Дальше клуни1, пожалуй, и не ходила. Отец с матерью все время были на работе, а Иван с Алиной оставались дома с бабушкой. Жили они в старенькой хатке, беленной снаружи и изнутри мелом, построенной еще прапрадедом. Это была обычная пятистенка, как и большинство хат в селе: сени, чулан и одна большая комната. В комнате была только одна старенькая деревянная кровать, покрашенная под красное дерево, на которой спали родители. Был еще небольшой стол, два стула из лозы2, с фанерным сидением, и этажерка, на которой стояли книги, тоже из лозы. Вдоль стены стояла длинная лавка, на которую садились пришедшие в гости люди. Слева от входной двери стояла маленькая лавочка, а на ней ведро с водой. Большую часть комнаты занимала печь с лежанкой. А возле лежанки были большие полати3, отгороженные от комнаты занавеской, на которых и спала бабушка с внуками. Лежать и спать еще можно было на лежанке и на самой печке. Там, сверху, было такое специальное место, где даже взрослый человек помещался, а дети с мамой даже втроем помещались, и, иногда, пели там с мамой песни. И там было очень тепло, даже теплее, чем на лежанке. И забираться туда было очень удобно, сначала на полати, потом на лежанку, а потом и на печку. Набегавшись зимой по морозу, они всегда залазили на печку и там отогревались, растирая руками задубевшие руки и ноги. Туда же бабушка им подавала горячий чай с маленьким кусочком колотого сахара.
– Сахар не кусайте, а то зубки сломаете, – предупреждала она. – Вы его мокайте в чай и сосите.
Чай был очень вкусным и очень ароматным, так как заваривался на ветках малины и черной смородины, а сахар очень сладким. Этого маленького кусочка хватало на всю кружку чая, и еще оставался. Его тихонько, чтобы бабушка не услышала, зубками разгрызали, и проглатывали, не пропадать же такому добру. Сейчас такого сахара уже нет. Рафинад так не пососешь, он сразу в руках разваливается.
Родители вставали очень рано, не позже пяти часов утра. Мать растапливала печь, а отец шел кормить и поить скотину. В небольшом сарайчике, пристроенном к правой стене хаты, жили корова, поросенок и куры. Для поросенка в печи мать варила большой чугун мелкой картошки. Осенью, когда уже были тыквы, сверху на эту картошку клали половинку сладкой тыквы, накрывая картошку этой тыквой, как шапкой. Отец заранее проверял, чтобы тыква была сладкой, не сладкие тыквы отдавали поросенку. Приготовленная таким образом тыква, была очень вкусной, и дети съедали ее очень быстро.
Поскольку печь топилась один раз в сутки, то и еда готовилась на весь день. В чугунке поменьше варился борщ или фасольный суп, с небольшим кусочком сала. Мясо там бывало только по праздникам. В небольшом горшке тушилась картошка с салом, или варилась каша. И, в совсем маленьком горшочке, варился утренний суп, с капустой или с вермишелью, заправленный подсолнечным маслом. Завтракали всегда этим супом. Дополнительно к нему, по выходным, мать еще иногда жарила яичницу. Для детей это уже был праздник. Позавтракав, родители уходили на работу, обычно, отец на весь день, а мать – до трех или четырех часов дня. Когда дети просыпались, бабушка кормила их супчиком и чаем, после чего они бежали гулять. Днем бабушка рогачом доставала из печки чугунок с фасольным супом или борщом, и кормила внуков. На второе были каша с зажаркой
