Отбой объявили уже часа полтора назад, но сон не шел, да и салабоны отрабатывающие свои «наряды вне очереди», что-то слишком громко топали, бегая с ведрами и тряпками туда – сюда по центральному проходу казармы. На соседней койке заворочался Лёха Листов – мой лучший кореш, с которым мы, вот уже больше полутора лет, вместе несли все тяготы военной службы: в одной роте, взводе, отделении, и даже на губе. Да и работали мы в одном, в арматурном, цехе Череповецкого завода железобетонных изделий и конструкций (ЖБИК – как его называли сокращённо). Наша третья рота трудилась на этом заводе вместе с гражданскими работниками, и мы в начале службы даже не понимали, как нам повезло в этом. В Череповце, в семидесятые годы прошлого века, было огромное количество заводов и фабрик, но рабочих на них катастрофически не хватало: мигрантов тогда не завозили, а дефицит кадров пытались решать с помощью военно-строительных отрядов, которые в просторечии назывались стройбатом и базировались на окраине города Череповца, в местечке с милым названием Ясная Поляна. Привозили и осуждённых судом к «стройкам народного хозяйства», или, опять же по народному – на «химию», и в Череповце таких химиков было очень много.
Перед очередной демобилизацией в частях появлялись вербовщики с разных предприятий города, которые пытались заманить к себе на работу будущих дембелей, суля им «молочные реки с кисельными берегами». Охраной окружающей среды, в те годы сильно не заморачивались, и в небе над городом всегда висело огромное серо-буро-малиновое облако от постоянно дымивших труб металлургического комбината, числом тринадцать, которые зимой окрашивали снег в совершенно невероятные комбинации цветов, а летом не давали жителям не только выходить на балконы, но даже открывать окна и форточки. В начале нашей службы в городе находилось только три стройбата: 782 ВСО, 730, и наш – 135. А в 1977 году, когда служба у нас перевалила на вторую половину – в славный город Череповец, стали дополнительно перебазировать двадцать пять военно-строительных частей со всех концов нашей необъятной Родины, И увидев ребят из этих отрядов, пообщавшись с ними – мы поняли, что работать на стройке в глухой тайге или в дикой степи, и на заводе в городе – это, как говорится – «две большие разницы». У нас, на личные счета начисляли неплохую зарплату, наравне с трудившимися бок о бок с нами гражданскими работниками: удерживая, правда, за питание и обмундирование. Поэтому, большинство демобилизующихся воинов из нашей части уходили на дембель с довольно приличной суммой денег, которой, по приезду домой, хватало одеться – обуться и погулять, не прося на это денег у родителей и родственников. А прибывшие сюда служивые из новых отрядов, по внешнему виду напоминали военнопленных, одетых в драные и заштопанные солдатские фуфайки, и за душой имели только долги, которые им, по уходу на дембель, Родина великодушно прощала.
– Пойдём-ка, Профессор, покурим. Один чёрт не спишь! – сказал Лёха и стал одеваться. Я тоже встал, сунул ноги в сапоги и мы, прихватив по дороге бушлаты из раздевалки, вышли на улицу. В курилке сидел Серёга Резвый, младший сержант и командир отделения из второго взвода, дежуривший в этот день по роте.
– Слушай, Серый, ты чего сегодня звереешь? Салабоны летают с ведрами и тряпками с таким топотом, что заснуть невозможно! Хорошо ещё, что воскресенье завтра и на работу не надо – зевнув, сказал я.
-А литовца – салагу почему гонять взялся? он уже дышит через раз, сильно так тебе насолил что ли? – спросил Лёха, прикурив сигарету и присев рядом с ним.
– нужен он мне! это Ромка его гоняет – ответил Серый, выбросив в урну свой окурок. Ромкой, чтобы не ломать язык, мы по простому звали сержанта с нашего призыва Ромуальдаса Домашевичуса, который тоже был командиром отделения, высоким и здоровущим чистокровным литовцем
