Я подошла к могиле и первая бросила в неё горстку земли. Мне казалось, что я уже не могу плакать, но слёзы всё бежали по щекам. Яростно вытерев их тыльной стороной ладони, я отошла, не желая знать, кто следующий подойдёт к погребению. Кажется, людей много, но я не уверена: они продолжают двоиться в глазах. Под всеобщее молчание могильщики взялись за лопаты и начали засыпать яму. Слишком медленно… Или слишком быстро? Слёзы с новой силой брызнули из глаз – теперь я не видела совсем ничего. Сердце стонало, как будто его сжали тисками и давят, давят, будут давить до тех пор, пока оно не разорвётся в клочья. Хотелось кричать, хотелось вырвать лопаты из рук могильщиков и раскопать оба гроба. Нет! Не хочу, чтобы сейчас всё закончилось! Я не хочу прощаться!
Но у судьбы другие планы. Рыхлая земля разделила меня с родителями. Теперь навсегда. Я дрожала. То ли от холода, то ли от негодования. Похоже, сначала ко мне подошла тётушка и, похлопав по плечу, сказала, что всё будет в порядке. Какая гнусная ложь. Ничего никогда больше не будет хорошо. Я буду просыпаться и завтракать без родителей, я больше не услышу их смеха, больше не увижу, как они подшучивают друг над другом, я больше не посмотрю с ними какой-то бессмысленный фильм по телевизору… Их больше не будет. Никогда. Ну почему, почему я не погибла вместе с ними? Мне хотелось вырвать собственное сердце из груди, лишь бы больше ничего не чувствовать. Я корила, ругала, ненавидела себя за то, что погибли они, а не я. Не понимаю, за что? Почему вселенная всегда забирает самых лучших?
Тётя сказала ещё какие-то пустые слова и, взяв меня за руку, нежно, как будто девчонку, куда-то повела. Ах да, поминки. И кто их придумал? Зачем? Очевидно ведь, что после прощания с родными, единственное, что хочется, – это уткнуться в подушку и разревется. Хочется выть, бить что угодно, кричать, но никак не сидеть за столом в компании абсолютно равнодушных людей. Не знаю, всем ли им плевать на моих родителей или это они специально всегда делают такие каменные лица? Наверняка, чтобы убедить, что ничего плохого не произошло, всего-то ещё одно надгробие появится на кладбище, к которому придётся волочиться в родительский день.
Для этих похорон я не сделала ничего. Я пыталась, но любой звонок оборачивался истерикой. Я не знала, кто всем этим занимался. Поэтому и не догадывалась, в какой ресторан меня привезли. Да и разве это важно? Я просто хотела, чтобы всё это закончилось. Кусок в горло не лез. И лапша, и каша застревали в глотке, так что я съела всего по ложке. Зато сестра, сидевшая напротив меня, уплетала за обе щёки, отчего её белокурые, как у меня, кудри нелепо дёргались. Она была такой свежей, румяной. Щёки пылали огнём и здоровьем. Голубые, в маму, глаза были умело подчёркнуты чёрной подводкой и блестели из-за ярких золотых теней. Я всегда завидовала её светлым глазам, мне достались карие – от папы. Но остальное в ней я ненавидела, потому что мы были слишком похожи внешне, разве что, у меня на лице не такого слоя штукатурки. Ей всегда были безразличны родители. Всё, что они получили от своей любимой дочурки – это истерики, скандалы, постоянные жалобы от учителей и соседей и, под конец, её дерзкий побег. Как же, как же я её ненавидела за всё это! Я не отводила от неё осуждающего взгляда, пытаясь воззвать к её совести, но она не обращала на меня ни малейшего внимания. И всё, что мне оставалось, – не дать волю моей злости.
По желанию начали поминать покойных. Каждый говорил что-то своё, повторяя неизменное «пусть земля им будет пухом», а потом со словами поддержки обращались ко мне. Я слушала, хотела узнать чуть больше о своих родителях в этот последний день. Как бы то ни было, но мы не можем знать о наших папах и мамах всё и как-то даже не спрашиваем их. Лишь после расставания с ними мы жадно вслушиваемся в любой разговор, где они хоть как-то упоминаются.
