Всеслав вздрогнул и открыл глаза. Сон о Полинке растворился в утреннем свете, оставив после себя странное чувство недосказанности. Иван уже сидел на козлах, погоняя лошадь. Телега медленно продвигалась по узкой лесной тропе, которая постепенно расширялась, превращаясь в заросшую травой дорогу.
– Проснулся? – спросил знахарь, не оборачиваясь. – Скоро приедем. Медвежье урочище за тем холмом.
Всеслав попытался приподняться, но тело отозвалось вспышкой боли. Он остался лежать, наблюдая, как над головой проплывают кроны деревьев, постепенно редеющие и уступающие место открытому небу.
– А Полинка… – голос Всеслава прозвучал хрипло после долгого молчания, – она правда может говорить с мёртвыми?
Иван пожал плечами.
– Говорят, может. Но не думаю, что она станет это делать по первому требованию. У смерти свои законы, и нарушать их дорого обходится.
Лес расступился, открывая небольшую поляну с покосившейся избой посередине. Вокруг дома разросся бурьян выше человеческого роста, но узкая тропинка к крыльцу была расчищена. Чуть поодаль стоял старый сарай, крыша которого накренилась так сильно, что казалось, вот-вот рухнет.
Телега въехала на поляну, и Иван натянул вожжи, останавливая лошадь. В этот момент со стороны сарая раздался пронзительный визг, заставивший Всеслава вздрогнуть.
– Я крошки искал! Крошки! Не колдовство, честное слово! – кричал мальчишеский голос, сиплый от страха. – Да кому я нужен, я и так худой! У меня больше костей, чем мяса!
Иван нахмурился и переглянулся с Всеславом. Юноша, превозмогая боль, слегка повернул голову в сторону сарая. Сквозь туман страданий в нём вдруг шевельнулось что-то похожее на любопытство – голос за сараем звучал живо, дерзко, отчаянно.
– Сиди тихо, – шепнул Иван, спрыгивая с телеги. – Посмотрю, что там происходит.
Иван медленно приблизился к сараю, держа руку на ноже. Скрипнула прогнившая доска под его ногой, и голос за стеной затих.
– Эй, малец, ты там живой? – окликнул знахарь, обходя строение.
Из щели между досками на него уставился испуганный глаз.
– Дяденька! – взмолился мальчишка, прижимаясь к щели. – Выпустите меня! Я только есть хотел, ничего не украл у бабки! Она меня за крошки хлеба заперла!
Иван нахмурился, разглядывая массивный засов на дверях сарая.
– А что ж ты в чужую избу полез? – спросил он строго, но без злобы.
– Три дня не ел! – голос мальчишки дрогнул. – Родителей ловчие увели, один остался. Думал, старуха добрая, она же знахарка…
Всеслав, наблюдавший эту сцену с телеги, почувствовал, как внутри поднимается волна сочувствия. Впервые за долгое время он думал не о своей боли.
Скрип двери заставил всех обернуться. Из избы показалась старуха, которая двигалась так плавно, словно не шла, а перетекала по земле. Её фигура, закутанная в мешковатую тунику, пестрела разноцветными пятнами – зелёными от травяного сока, бурыми от земли, тёмно-красными от крови растений. Седые волосы спадали неровными прядями, перевитыми тонкими кожаными шнурками с нанизанными костяшками и сухими ягодами.
– Прикатил, – пробормотала она, не глядя ни на Ивана, ни на мальчишку в сарае. Её взгляд сразу нашёл Всеслава на телеге.
Всеслав почувствовал, как по спине пробежал холодок. Глаза старухи – два тёмных озера без дна – смотрели не на него, а сквозь него, будто разглядывая что-то за пределами его тела.
Полинка медленно приблизилась к телеге. Не касаясь Всеслава, она склонилась над ним, принюхиваясь, как дикий зверь.
– Живой, хоть и с поломанным светом, – произнесла она, и Всеслав почувствовал странное тепло от её дыхания, пахнущего полынью и чем-то ещё, непонятным и древним. – Мог бы и не доехать. Но раз добрался – значит, тебе позволено.
