Пролог
– Какого черта ты шляешься так поздно? А ну пошла, пошла!
– Мам!
– Пошла, я сказала! Еще и блузку всю испортила, тварюка бесстыжая! Ты на нее горбатилась, а? Деньги зарабатывала, я тебя спрашиваю? Только и можешь, что тянуть из матери, нахребетница, – получаю болезненный тычок в спину, а потом и удар наотмашь по голове. Больно, но я стараюсь не выдавать себя с головой, иначе будет только хуже.
Мать раздражают слезы. Она их ненавидит почти так же сильно, как и меня.
А потому я только беззвучно реву навзрыд, но лица не прикрываю и от дождя не прячусь. Сегодня есть кое-что поважнее моих страданий и непогоды – я бережно заворачиваю в свою поношенную ветровку нежные и хрупкие лепестки опавших роз и несу их домой. Как память. На некоторых бутонах еще что-то осталось, что-то еще можно спасти, реанимировать.
Но только не меня.
Это был третий букет и, наверное, уже последний. На большее Его не хватит. Я это чувствую. Нет, точно знаю.
Захожу в родной подъезд и морщусь от разнообразия запахов. Их здесь чересчур много, и они колошматят по рецепторам, вызывая тошноту. Правда для меня здесь все привычно, но только потому, что я с рождения и изо дня в день вдыхаю в себя эту вонь – затушенные по углам бычки, остатки пенного в жестяных банках, собачью шерсть и кошачью мочу. А еще отчетливый запах тлена – это на прошлой неделе похоронили дядю Геру из сорок восьмой. Его жена счастлива – пьяным он ее все время бил, а пьяным он был постоянно.
Точно так же, как и моя мать, а также новый «папа», который с недавних пор поселился в нашей двухкомнатной квартирке. И теперь я заложница своего собственного родителя и ее партнера, который, увы, смотрит на меня так же горячо и с придыханием, как и на бутылку с «беленькой».
– Чтобы немедленно выстирала, – прилетает еще один болезненный тычок в спину, – и не дай бог, хоть одно пятно на блузке останется, сразу же выпорю!
Я же только согласно киваю и пулей лечу в свою комнату, где закрываюсь на хлипкий шпингалет. У матери в сумке я видела пару бутылок с горячительным, так что ночь сегодня предстоит длинная и трудная.
И как в воду глядела. Уже спустя час в наши сорок шесть квадратных метров ввалилась нездоровая толпа, которая орала, пела песни и ругалась таким трехэтажным матом, что уши сворачивались в трубочку, а потом и вовсе вяли, не приходя в сознание. И никому не было дело, что судьба наконец-то криво улыбнулась девочке Тане и подарила ей шанс вырваться из этого порочного круга.
Из этой выгребной ямы под названием «дом».
Так в слезах я и лежала на своей скрипучей, металлической койке, тиская в руках одноглазого зайца, которого мне когда-то подарила покойная бабушка и вдыхала запах нежного лепестка от белоснежной розы. Остальные я бережно поставила в стакан на подоконнике, а то, что осыпалось, переложила страницами любимой книги. Периодически впадала в дрему, а потом со стоном выныривала из сна и в панике озиралась по сторонам, услышав особенно сильный крик или громкий смех маминых собутыльников.
В половину четвертого утра снова вздрагиваю и чуть ли не падаю с койки, потому что за дверью моей комнаты слышны до боли характерные стоны и завывания. Хлипкая дверь ходит ходуном и шпингалет жалобно постанывает в унисон с теми, кто его так усиленно пытает. Приходится встать и, поднатужившись, придвинуть к двери расхлябанный комод.
Спустя еще полчаса я слышу знакомый визг шин за окном и топот ног по бетонному крылечку. Менты. Соседка Раиса Сергеевна, наверное, опять вызвала. Когда-то с матерью они были лучшими подругами, но все изменилась, когда мой биологический папа бросил нас…
Долго молотят в дверь, чуть позже слышны пьяные вопли «отца». Я пробовала как-то назвать его «дядя Валера», но тут же получила от матери по губам. Сильно. До крови. Больше не хочу, у матери рука тяжелая.
