Николай Дупак, фронтовое фото
В июне 1941-го мне было 19 лет, и я снимался в роли Андрея из «Тараса Бульбы» у Довженко. В субботу и воскресенье у нас был выходной. Нам сказали, что мы должны будем посмотреть какую-то зарубежную картину. Мы должны были в воскресенье, в 12 часов, быть на студии. Я что-то читал и перечитывал, лег спать поздно и проснулся от стрельбы. Я выхожу на балкон, и сосед тоже выходит. «Шо це таке?» – «Да це мабуть маневры Киевского военного округа». И только он это сказал – вдруг метрах, может быть, в 100 самолет со свастикой разворачивается и идет бомбить мост через Днепр. Вот это я впервые увидел. Это было часов в 5 утра. Жара страшенная – градусов 30. Окна открыты. Сосед побледнел – что-то не похоже на маневры. Спустились вниз. Никто ничего не знает. Я пошел на трамвай. Вдруг опять налет. Бросили бомбу на еврейский базар, который был на том месте, где сейчас находится цирк. Тогда я увидел первые жертвы. Приехал я на студию. Прослушали выступление Молотова. Картина стала ясна. Митинг. Александр Петрович выступил и сказал, что вместо запланированных полутора лет на съемку картины мы сделаем ее за полгода и будем бить врага на его территории. Настрой был вот такой! Но буквально на следующий день, когда мы приехали на съемки, то массовки, в которой участвовали солдаты, не было. Тогда мы поняли, что, извините, это – всерьез и надолго. В эти дни продолжались бомбежки, шли потоки беженцев с Украины. На второй или третий день войны ко мне в номер уже поставили кровати. Пытались создать условия для беженцев. Начали на студии рыть щели. Еще несколько дней мы собирались сниматься, но потом началась запись в народное ополчение. В него, кроме меня, вступили и Александр Петрович, и Андреев, и Олейников. Отправили нас под Новоград-Волынский. Когда мы туда приехали, я никого из них не увидел, а были только рабочие, монтировщики. Выстроилась наша команда. «Кто имеет высшее образование – 2 шага вперед, среднее – шаг вперед». Я, вроде, высшего не имел. Сделал шаг, потом потоптался и еще немного вперед. «Напра-а-во!» И нас – в казармы. А дальше происходило распределение – кого куда учить. Меня спросили, умею ли я ездить верхом. Я сказал: «Да», – и меня зачислили в кавалерийское училище.
Особенно нас отрезвило выступление Сталина 3 июля. Тут уж мы со всей очевидностью поняли, что это надолго. Погрузили нас в состав и повезли в Харьков. А оттуда – в Новочеркасское кавалерийское училище. Учили на лейтенантов, командиров взводов. У нас была боевая подготовка и занятия с лошадьми, за которыми мы сами ухаживали. Выездка. Чистка. Кормежка. Плюс к этому овладевали джигитовкой, вольтижировкой, рубкой лозы. Вскакивали на ходу. У меня первой лошадью была кобыла Ежевика – ужасно вредное животное. Командир училища решил два эскадрона по 150 человек сделать, а чтобы не путались, он разделил по цвету на гнедых и вороных. И тут у меня Ежевику забрали и дали потрясающего коня Орсика, который впоследствии меня спас. Надо сказать, что три раза меня лошадь выручала от гибели. Нас учили с октября по январь. В ноябре или начале декабря, после того как немцы ворвались в Донбасс, нас послали заткнуть дыру во фронте. Нас выгрузили на станции, и мы верхом две ночи ехали – искали противника. Километрах в пятидесяти от станции передовой дозор наткнулся на мотоциклистов, и полковник Артемьев, командир, решил атаковать. Оказалось, что там не только мотоциклисты, но и танки. Нас расколошматили, мы потеряли человек двадцать. Меня ранило в горло, я схватился за гриву коня, и одиннадцать километров до речки Кальмус, где располагался наш полевой госпиталь, он меня нес. Я находился в полусознании. Меня сняли. Сделали операцию. Вставляли трубку. Нас срочно вернули в Новочеркасск, откуда мы своим ходом отправились в Пятигорск на учебу.
