Утро, как обычно, наступило исподтишка, без приглашения и без малейших признаков сочувствия. Валентина открыла один глаз, потом другой, потом снова закрыла оба, но, увы, реальность никуда не делась. Реальность сидела на груди тяжёлой, неотвязной кошкой, пахла вчерашней жареной картошкой и глухо гудела в висках, как старый пылесос на последнем издыхании. В голове шумело так, будто там всю ночь скакали маленькие, очень злобные мартышки в касках и со знаменами: "Позор! Позор! Позор!"
Тело ломило, словно вчера его старательно перебирали в руках три пьяные массажистки на спортивной ярмарке. Каждая мышца тихо подвывала о спасении, суставы хрустели при малейшем движении, а настроение вообще сбежало вон ещё до рассвета, хлопнув дверью и швырнув на прощание грязной тряпкой. Валя лежала на диване, закутавшись в плед до самого лба, как мумия, пережившая трёхдневную пьянку в компании оживших канцелярских папок.
Первые обрывочные мысли выползли на поверхность сознания, как стыдливые тараканы из—за плинтуса: воспоминания о вчерашнем офисном апокалипсисе. О да, это не забыть никогда. Ни—ко—гда. Ни через неделю, ни через год, ни даже через пятьдесят лет в доме престарелых, когда она, шурша подгузниками, будет рассказывать соседкам про самое эпичное увольнение бухгалтеров в истории цивилизации.
Картины вчерашнего позора вспыхивали перед глазами одна за другой, как яркие всполохи в огненном аду: визжащий Славик с застрявшей на голове коробкой для бумаг, самодовольная Люся, гордо расставившая ноги на столе, как будто рекламировала акции нового банка, обрушение стеллажей, еще раз обрушение стеллажей, визг Славика и самодовольная ухмылка Люси, которая, кажется, мечтала вручить себе орден за доблесть. Валя вспоминала всё это, с облегчением, что она успела удрать задолго до того, как в офис ввалились Сергей Валентинович и остальные сотрудники. Те даже не подозревали, что Валя была причастна к этому феерическому краху.
Сердце вяло хлюпнуло где—то в районе печени. Желание исчезнуть, стать плесенью на стене или хотя бы скатертью в каком—нибудь забытом подсобном уголке вновь накрыло Валю с головой. Но убежать было некуда. Она осталась здесь, среди разбросанных вещей, остывшего чая на столике и непонятного пятна на обоях, которое жутко смахивало на печать с надписью "Дно пробито".
Потом, из темных завитков полусна, где всё ещё слышались отголоски позора, поднялся голос. Весёлый, ехидный, с лёгкой хрипотцой, как будто в мозг прописалась весёлая торговка с центрального рынка.
– Валюша—а—а, – протянула Кляпа, растягивая гласные, словно кошка, потягивающаяся на тёплом полу. – Ну ты, конечно, жгла! Такого представления даже я не ожидала! Надо было продавать билеты! А лучше сразу трансляцию по всему офису – "Живое шоу имени Валентины Порывистой"!
Валя застонала, натягивая плед на голову до самых ушей, словно надеялась, что толстая шерстяная ткань сможет заглушить этот невыносимый внутренний комментаторский бред. Но Кляпу невозможно было заглушить. Она, как радостный таракан на вечеринке, шныряла по всем закоулкам сознания, шуршала, хихикала и вставляла свои ехидные пять копеек в каждую мельчайшую мысль.
– Это было восхитительно, – бормотала Кляпа с восторженным придыханием. – Я лично выписала бы тебе премию за вклад в развитие корпоративной морали! А за падение полок – отдельную медаль "За разрушение тылов противника"! Представляешь, какой эпический отчёт отправится наверх? "Причина увольнения Славика и Люси: разрушение офисной инфраструктуры в процессе сексуальной оргии третьего уровня".
Валя закатила глаза под пледом. Её трясло от бессилия и злости. Казалось, даже носки на ногах вибрируют от переизбытка внутреннего кипения. Так хотелось встать, схватить что—нибудь тяжёлое и запустить в стену, желательно туда, где у Кляпы условно находилась голова. Но, увы, в реальности было только остывшее тело и чувство, что её достоинство испарилось, как лужа под палящим солнцем.
