Юрка привез из Афганистана восемь семечек. Спрятал их в пуговицы шинели. По две в каждую положил, никто не учил, сам додумался.
Выбрал самые жирные с того самого куста, что показал ему духанщик, когда он принес ему кусок солдатского мыла на обмен.
Кто-то вез кроссовки «Адидас», старшина – магнитофон «Шарп», прапорщик вообще ехал в гражданке: спортивный костюм в три полоски, кроссы, куртка «Аляска» и петушок в форме пилотки с небольшой метелкой на нитке, торчащей сзади.
А у Юрки не было даже дембельского альбома. Не позаботился, да и фотографий не было. Конечно, он тоже хотел быть крутым, хотел журнал «Плейбой» положить в дембельский дипломат, и кроссы хотел, и костюм, а больше всего кассетный «Шарп» на батарейках. Хотел ходить с ним по поселку, нося на плече, и чтобы он орал что есть мочи.
Чтобы все знали, это Казачок идет, с добычей вернулся, не зря воевал.
Но не случилось, а всё из-за роста.
Не докормила его мамка в детстве, рос рахитным, без отца. Она записала его Казаковым.
В память об отце, командировочном мужике, охмурившем её, работающую кладовщицей. Выгнали её потом за растрату, да еще условно дали, могли бы и посадить, спасла беременность.
Вдобавок ко всему завела она козу, когда доктор показывал ей, на не естественно большой Юркин живот и говорил: молоком надо кормить.
Вот и стал он Казачком вместо казака, хорошо, что козлом в школе не стали дразнить.
Он хоть и слабенький был, но его надо было сразу убивать, шел до конца. Кирпич, палка, разбитая в кровь морда с выбитым зубом и в двух местах сломанным носом – ничто не могло его остановить.
За счет этого и уважение имел. Его старшаки всегда в окно железнодорожного вагона засовывали, чтобы он арбузы оттуда им кидал. Часто выбираться приходилось на ходу, разжимать пальцы и лететь на гравий придорожного полотна. Возможно, от этого он слегка и прихрамывал потом всю жизнь.
Стоял конец ноября, во дворе его встретила орущая коза.
Обрадованная мать причитала:
Ну слава богу, вернулся, а я вся больная, даже сена на зиму не смогла заготовить, и картошка мелкая уродилась, чем я тебя буду кормить. Наверное, режь козлёнка, хоть с мясом до Нового года будем.
Коз Юрка патологически не навидел. Ребят, которые их пасли, звали козлопасами. Они хоть и не считались козлами, а за руку с ними все равно здороваться западло.
Он, конечно, не пас, с козой всегда ходила мать. Она имела нехорошую привычку всегда находить их в лесу. Где бы они ни были, она безошибочно определяла по ей только ведомым приметам.
Но ни разу не закладывала пацанов их родителям. Поэтому они относились к ней спокойно, считали своей.
– Вон твоя с козой пришла, – всегда говорили ему, – пора молоко пить, на горшок и спать.
Юрка с любовью повесил шинель на вешалку и разглядывал пуговицы, вертел их в руках.
Дверь открылась, и на пороге появилась Римка, соседская девчонка.
– Приехал? – обрадованно спросила она.
– А ты совсем стала большая, – удивлённо заметил Юрка.
Римма обиженно надула губы.
– Вы сколько картошки накопали? – влезла в разговор мать.
Римка вздрогнула: – Картошки? Да что вы, теть Тай, я даже не знаю, как она растет, мне что картошка, что морковь ни о чем не говорит.
Она, конечно, полола картофель, но делала это очень рано утром, боялась, что девчонки узнают и будут дразнить.
– Балует тебя мать, – ворчала Тая, – с детства ты у нее белоручкой растешь.
– Мы современная молодежь, нас не для черного труда рожали, мы будем жить при коммунизме. И вообще крепостное право закончилось еще при царе батюшке. В 1867 году, мне весной экзамены сдавать, – тараторила она.
– В институт будешь поступать?
Не унималась Таисия.
– Хочу в медучилище, буду медсестрой, – жеманно ответила она.
