Утро в Тбилиси ползло медленно. Не начиналось – а просачивалось. Как мёд, забытый на ложке. Как туман, впитавшийся в старую ткань.
Город не торопился просыпаться. Свет не проливался. Звуки не спешили. Только дождь был – беззвучный, уверенный, старый. Как память без даты. Как дыхание без усилия.
Он стекал по водостокам. Ложился на крыши. Барабанил по простыням, развешанным на балконах, будто усталые флаги мира.
Город принимал дождь. Не спорил с ним. Не прятался. Он дышал им.
Она шла по переулку. Не спеша. Не целясь. Как идут в снах – когда ноги несут раньше разума.
Вера. Имя было – как якорь, к которому она сама не чувствовала привязанности. Как чужая подпись под собственным письмом.
Зонт она не взяла. Забыла – или отказалась. Сейчас не имело значения. Влага впитывалась в ткань. Волосы прилипли к щекам. Шея вздрагивала, когда тонкие капли находили воротник.
Но она не ускорялась. Словно внутри не шла – стояла. А ноги просто шагали, потому что город так просил.
Шаг. Камень под ногой. Тень – вытянутая, чужая. Как эхо того, что ещё не сказалось.
Она свернула в переулок, где никогда не бывала. Или – бывала, но не запомнила. Память – не карта. Это запах. Взгляд. Движение воздуха.
Здесь пахло прелыми листьями. Дымом. Сладким вином, которым поят грусть. И домом. Которого нет. Или был.
На перекрёстке – старый тополь. Под ним – лавка. На лавке – только мокрая газета. Заголовок на грузинском: «მეხსიერება». Воспоминание.
Вера остановилась. Не села. Закрыла глаза.
Что-то стучало. Не сердце – оно молчало. Стучала память. Без слов.
Дальше – тишина становилась гуще. Переулок сузился. Балконы нависали, как если бы дома слушали. Решётки на окнах – как раны. Капли – как реплики в диалоге, которого никто не вёл.
В конце переулка – деревянная вывеска. Надпись на грузинском: "ხის ხელობა". Под ней по-русски – выцветшее: «Деревянное ремесло».
Мастерская. Под навесом – мужчина. Рука строгает доску. Не как дерево. Как мысль.
Плавно. Молча. Сосредоточенно. Он высокий. Фартук. Рубашка с закатанными рукавами.
Лицо – не красивое, но живое. Сильное. Смотрит – не в глаза, а внутрь.
И в этот момент – всё остановилось. Город стал беззвучным. Время – неподвижным.
Она – неподготовленной.
– Доброе утро, – сказал он. Голос тёплый. Шершавый.
– Вы кого-то ищете?
Она открыла рот. Но слова… застряли в горле, как сон, который не рассказывается.
Он заметил.
– Простите, – мягко. – Здесь редко бывают незнакомцы. Особенно под дождём.
Она кивнула. Словно не знала, как иначе быть.
Он показал рукой на дверь.
– Это мастерская. Мы делаем мебель. Игрушки. Иногда – дома. Если хотите, заходите. Просохнете.
Его голос – не тёплый, не холодный. Он был как ключ, который подходит к замку, но ещё не поворачивается.
Она не двинулась. Потом – шаг. Потом – ещё один.
– А вы… давно здесь? – её голос тише, чем дождь.
Он пожал плечами. Положил инструмент. Говорит почти буднично:
– Почти два года. С тех пор, как… оказался здесь.
– Оказался?
Он опустил взгляд.
– Авария. Где-то на границе. Очнулся – ни имени, ни прошлого. Люди помогли. Сказали – останься. Имя выбрал сам. Николоз.
Её дыхание сбилось. Пальцы дрогнули.
– Вы… очень похожи на одного человека, – прошептала.
Он поднял глаза.
– Иногда мне снятся сны. Поезда. Женщина в белом пальто. Я не знаю, кто она. Но когда просыпаюсь… сердце болит.
Она выдохнула.
– Белое пальто…
Он кивнул. Как будто узнал – не её. Себя рядом с ней.
– Это… странно?
Капли дождя усилились. Он снял зонт. Протянул ей.
– Возьмите. Промокли.
– А у вас?
– У меня есть ещё. Этот город умеет давать зонт тем, кто потерял дорогу.
Она взяла. Пальцы соприкоснулись. И всё внутри – как от удара. Не больно. Узнаваемо.
– Мы встречались раньше? – он спросил тихо.
