— Ализа говорила, охети опять не
ночевала в комнате…
— Снова по кабакам шлялась, клиентов
искала.
— И как ее еще не выперли из
Института?
— Интереснее, как она обходит ночные
дозоры.
— Видимо и с охраной какие-то
мутки…
Девичий шепот наполнял столовую.
Хотя предметом столь бурных обсуждений и была я, слова Шарлотты и
ее подружек вылетали из головы сразу же, как попадали туда.
Единственное, что меня сейчас волновало – это не уснуть, упав лицом
в чашку чая.
Кто придумал чаепития за четыре часа
до завтрака?
Еще раз растерев пальцами глаза, я
породила еще большую волну шептков.
— Леди, — от хлопка тяжелой книгой
по трибуне все столы подпрыгнули, и я даже немного встрепенулась. —
продолжайте чай молча.
В столовой стало слышно только треск
пера об бумагу, которым заведующая что-то писала за учительским
столом. Звук ударялся о высокий каменный потолок и стены и эхом
отскакивал назад, заставляя морщится. За сводчатыми витражными
окнами только начинался рассвет.
Цокот каблуков секретаря все
услышали за несколько минут до того, как ее стало видно в коридоре
за распахнутыми дверями. За столько лет учишься различать людей,
способных испортить тебе жизнь, по шагам.
— Леди Леват, к директору.
Более сотни пар глаз обернулись в
мою сторону, и особенно злорадно смотрела Шарлотта. Мол, наконец-то
этой охети перестало все сходить с рук.
Я поднялась со своего места и
двинулась следом за секретарем, склонившись перед выходом у
учительского стола в реверансе. Гнетущие тишина и пустота коридоров
давили на голову, а от полумрака слезились глаза. Освещения здесь
не было никогда, даже зимой, когда солнце своим присутствием совсем
не радовало, здесь оставался полумрак. И если в коридорах можно
было лишь заблудиться, то на лестницах появлялась явная возможность
получить травму, оступившись или запутавшись в юбках учебного
платья, сшитого на пару сантиметров длиннее и из-за этого
волочащегося по гранитному полу. Но даже так холод пробирался под
ткани и доходил до самых костей.
В Институте было холодно всегда. А в
спальнях и вовсе гулял сквозняк, завывая, словно ветер. Первое
время ночью, в тонкой сорочке и под простыней тело колотило, кто-то
даже уезжал в карцер с кашлем. Но со временем и к этому можно
привыкнуть.
Сегодня я могла выйти на улицу в
одном платье и лечь в сугроб, и не почувствовать ничего.
Причин вызова было много. За
прошедший месяц у меня накопилось много долгов, потому что ночь
многие однокурсницы тратили на зубрежку, меня же в это время не
было даже на территории Института. Не до философии мне было, и не
до литературы Средневековья.
А может, Шарлотта снова пожаловалась
матери. После последнего наказания я даже перестала ей отвечать, но
директорская дочка и сама справлялась с тем представлением, которое
закатывала. И пьеса эта была сатирическая, а главным героем в ней –
я.
Секретарь распахнула передо мной
дверь директорского кабинета, дежурно улыбаясь. Я ни разу не видела
на ее лице других эмоций, но сейчас, когда меня вели почти на
плаху, доброжелательность если не злила, то раздражала точно.
« Злость, зависть, обида,
раздражение и другие эмоции того же ряда не допустимы для леди» -
ежедневно повторяли девочкам в этих стенах с восьми лет, и как бы
ты не сопротивлялся, однажды все равно сдавался натиску этих
проповедей на тему смысла жизни женщины и того, как она должна эту
самую жизнь проживать.
Выпускницы Иститута считались
идеальными женами – на каждый выпуск собирался бал, где почти все
ученицы отыскивали себе крыло. Здесь учились лишь потеряшки, в нем
нуждающиеся. Других семья не сдала бы на двенадцать лет на
гособеспечение.
Мой выпускной бал должен состояться
через четыре месяца – и чем ближе была эта дата, тем серьезней я
задумывалась о побеге. Куда угодно, только подальше отсюда.
