Пугающая тишина наполняла голову и
душу пустотой. Тело налилось тяжестью, дышать с каждым мгновением
становилось все труднее. Время от времени сон забирал Микаэллу,
отрывая от тревог реальности и тягот, но новые волны боли каждый
раз разрывали видения, и она возвращалась в ту же душную комнату,
мрачную, едва освещаемую тусклым свечным блеском.
Каменные стены давили, снующие рядом
служанки в длинных, измазанных кровью платьях раздражали своими
торопливостью и холодностью. Лихорадка овладела почти безвольным
телом девушки, она потеряла счет времени.
Боль обрушивалась снова и снова.
Порой кто-то кричал — Мика запоздало понимала, что это были ее
крики, на пару мгновений разрывающие тишину. Ей казалось, что это
могло длиться вечно: рвущая все внутренности боль, крик, затем
оглушающая тишина. Но в какой-то момент тяжесть, пронизывающая все
существо, сменилась долгожданной необычайной легкостью.
С сухих губ сорвался вздох
облегчения, на лоб вдруг легла чья-то рука, после сменилась влажной
холодной тряпкой. Жуткая слабость утягивала ее в омут
бессознательности, еще немного — и она бы сдалась…
Но пронзительный, истошный крик
вырвал ее из лап смертоносного сна, разорвал в клочья пелену
беззвучия.
Усталые, взволнованные глаза
забегали по комнате в попытке найти, зацепить ненадолго взглядом…
Плач становился громче, жалобнее. Сердце Микаэллы трепетало и едва
не разрывалось в страхе. Она пыталась подняться, стремилась встать,
чтобы взглянуть, успокоить плачущее дитя, но не могла — тело,
окаменев, не слушалось.
Сквозь надрывный плач и бешеный стук
ее сердца неожиданно прорвался грубый мужской голос:
— От мальчика избавься. А за нее
жизнью своей отвечаешь. Упадет хоть волосок, немедля скормлю тебя
волкам… Сразу после того, как тобой насладятся мои воины.
Послышался гадкий смешок, после —
удаляющиеся шаги.
Служанки засуетились. Мика слышала,
как они копошатся вокруг нее. Желая сказать хоть слово, она
беспомощно шевелила губами, но изо рта вырывались лишь сдавленные
хрипы.
Как только плач начал становиться
тише, отдаляться от нее, Мика ухватила рядом стоящую служанку за
руку и выдавила из себя охрипшим голосом:
— Мой ребенок… Покажите мне его…
— Отпустите, мне не велено… — тихо и
испуганно сказала молодая девушка, пытаясь отцепить сильные пальцы
от своего запястья.
— Прошу, — глотая слезы, шептала
Мика, все сильнее сдавливая хрупкое запястье, грозя с легкостью
разломать кости. — Прошу, покажите мне его…
— Госпожа, она не отпускает! —
взвизгнула служанка, метнув взгляд на худую старую женщину с чепцом
на голове. — Ай! Больно, отпусти!
— Он же не один… Где второй?
Покажите мне их, умоляю!..
— Чего застыли? — гаркнула старуха,
подойдя к кровати и вцепившись в руку Микаэллы. — Настойку
дайте!
Она резко ударила девушку по лицу и,
воспользовавшись ее замешательством, разжала ей пальцы.
Внезапная пощечина не смогла
заглушить душевную боль, не помогла избавиться от дрожи и дурноты.
Крупные слезы катились по щекам, крепко сжатые губы выражали
затаенное страдание.
— Послушай… — взяв из рук служанки
флакончик, старуха наклонилась к Мике и заговорила противным
гнусавым голосом, опаляя ее лицо зловонным дыханием. — Они уже
мертвы. Оба. И тебе недолго осталось…
Длинные огрубевшие пальцы сжали
щеки, надавили, вынуждая открыть рот. Силы быстро покидали девушку,
она не могла сопротивляться. Горькая жидкость обожгла небо, язык, а
затем и горло, но Мика сдержалась — не закашляла. Проглотила
снотворное, кривясь и не спуская злых глаз с изуродованного лица
старухи. Шрам, рассекающий ее бровь и глаз, — результат ярости Мики
— радовал ее как никогда раньше.
Пренебрежительно хмыкнув, женщина
быстро покинула комнату. За ней не спеша подтянулись остальные
служанки. Микаэлла осталась наедине со своими страхами, с
кошмарами, преследующими ее каждую ночь. Новый поток горячих слез
хлынул из глаз, она зажала себе рот руками, будто страшась, что ее
услышат.
