«Забытый театр…»
Еще учась в ГИТИСе, мастер посоветовал посетить этот небольшой театр. Слухи по институту ходили разные: секта, не спектакли, а сериал какой-то, гениально – и ещё много шелухи. Костик уснул через 15 минут после начала спектакля. Ему было чуждо все: манера игры, декорации, темп. И после, на обсуждении с мастером, он уверено заявил, что не разглядел искусства.
Мастер настоятельно посоветовал прийти повторно и на этот раз посмотреть «Чайку» А.П. Чехова. И вновь все было странным, но сам Чехов звучал уверенно, точно. Атмосфера была передана великолепно. Костик колебался, но все же пересмотрел все спектакли. В какой-то момент он привык к игре и темпу, начал видеть красоту в декорациях, недосказанность, полет мысли. Но все еще был насторожен.
Спектакли были в чем-то похожи, просматривался стиль – необычный, специфический. Персонажи Чехова неожиданно появлялись в других произведениях. Шекспир, Достоевский – все они соседствовали невероятным образом. Тяга Режиссера к Чехову была заметна невооруженным взглядом. «Чайка», «Три сестры», «Вишневый сад» стояли в репертуаре. Чехов был утонченным, светлым. Сквозило свободой и тоской.
Некоторые спектакли не поддавались анализу, и были похожи на выдумку, метафору, прикосновение… Костик начал вникать, но было слишком много символизма, личного. Он уловил юмор и принял его. Попытался отыскать интервью Режиссёра и, прочитав то немногое, что было опубликовано за долгое руководство театром, схватился за голову. Тёмный лес, дебри, ни одного прямого ответа.
«Что же это за место?» – твердил он про себя, возвращаясь к словам из интервью. К окончанию института он хотел попасть именно в этот театр. Ни о чем другом не думая, он почти бредил этой идеей. Проделать это можно было, только высидев на репетициях, прослушиваний не было. Он уверенно заявил Режиссёру на встрече, что создан для этого театра, и его ничего не отпугнет, и получил разрешение присутствовать на выпуске спектакля.
Режиссер передал Косте две книги и сказал, что так он лучше поймёт их язык. Костик взялся за неизвестную ему философию и, не осилив одной трети, закрыл книгу с мыслью, что автор болен манией величия. Вторая книга оказалась почти брошюрой, в ней математически объяснялось присутствие и течение в человеке энергии. Схемы и формулы были близки Кости, в школе он наслаждался математикой. Поэтому, проглотив брошюру в три счета, он подвёл итог: «Господь с Вами, верьте во что угодно, вполне доказательно, но не доказуемо». Его больше интересовали спектакли, система игры, а не теория, тем более столь необычная. Не понимая ни единого слова, он полгода просидел в темном зале. Ему казался непостижимым язык Режиссера. Он вообще начал сомневаться, что его кто-то понимает. Странная система игры. Ни Станиславский, ни Мейерхольд, ни Михаил Чехов в чистом виде.
Он делал упражнения принятые в этом театре, иногда по три часа. По большей части просто молчал со всеми. Нужно было сосредоточиться на своих мыслях и отслеживать их, но мыслей не было. Иногда в упражнении держали внимание на разных частях тела. С этим Костя хоть как-то справлялся, но все равно не находил никакой пользы. Внимание для актера необходимо как воздух, но Костя не нуждался в тренировках, он прекрасно справлялся и так. Однажды сказали, что теперь мы держим «вертикаль», а на другом конце – Бог. Здесь все низменное, разрывающее нас множество пустого, а потому ненужное. Ну, если вкратце. Костик приготовился, но не выходило.
– Ты держишь вертикаль? – Шепнул он рядом сидевшему Саше.
– Придерживаю, – тот всегда был немногословен, но точен.
Костик расслабился и решил вообразить разговор с Богом. Поведать ему свои печали – это казалось гораздо эффективнее. Зачем думать о том, что он есть, и не воспользоваться? Разговор получился содержательным.
