Нью-Йорк не спал. В окнах небоскребов отражалось ночь, полная шума, света и усталых лиц. Где-то в центре гремели сирены, уличный саксофонист выдувал душу в золотой инструмент,а в переулке между двумя кирпичными зданиями стоял он—тот кто наблюдал за миром давно не принадлежавшим ему. Александр прислонился к холодной стене и закрыл глаза. Его дыхание было беззвучным, пульса—не было. Он чувствовал, как земля под ним вибрирует—не от машин или шагов, а от чего-то иного. Старая сила, древняя и забытая, пробуждалась в этом городе стекла и стали. Он чувствовал ее приблежение с каждым днём, с каждым сном,в котором видел ее лицо. Элизабет. Имя, которое он слышал триста лет. Имя, что возвращалось к нему сквозь сны и пепел времени. Она умерла в Румынии, на мраморных ступенях замка, ее кровь стекала к его ногам, а он—бессмертный, сильный, древний— не смог ее спасти. Но теперь она здесь.В этом городе. В этом времени. И она ничего не помнит. Он впервые увидел ее две недели назад на художественной выставке. Она стояла у своей картины, в пальцах держала бокал вина и разговаривала с галеристом, а Алекасандр застыл в толпе, не дыша. С тех пор он следил за ней. Не приблежаясь, не вмешиваясь просто смотрел—как она идёт в кафе, как возвращается домой, как рисует ночью, забывая закрыть шторы. Он не смел заговорить с ней. Потому что если скажет хоть слово—всё начнётся снова. А он уже один раз потерял ее. Но ночь звала. И кровь внутри него—ни живая, но голодная шептала, что время пришло. На другом конце города, в мастерской на крыше, Элизабет проснулась в холодном поту. Ее сердце колотилось, как сумасшедшее. В висках пульсировала боль. На холсте, который она закончила прошлой ночью, без ее ведома, дрожащей рукой, была написана фраза на старинном румынском, языка которого не знала:
"Dragostea nu moare.Doar se ascunde in sange."
Любовь не умирает. Она просто прячется в крови.
Глава 1 Взгляд который был слишком древним
Нью-Йорк напоминал ей живое существо—яркое,шумное, усталое. Город, который не оставлял пространства для паузы. Но в ее мастерской на крыше Бруклина всё замирало. Здесь Элизабет чувствовала, будто может дышать. Хоть и с трудом в последние дни.Она стояла у мольберта, не касаясь кистей. Холст был пуст, но внутри—гудело, будто что-то собиралось прорваться наружу. Руки не слушались. Сознание путалось. Сны становились всё более навязчивыми: тот замок, белый от инея, мужчина в плаще, искаженные лица в тенях, и ее собственный голос, зовущий кого-то по имени, которого она не могла вспомнить наяву. Стук в дверь вывел ее из забытья.
– Элизабет?—голос галериста снизу.– У тебя посетитель.
Говорит, впечатлен твоими работами. Кажется, коллекционер.
Она не ждала никого. Но голос в голове прошептал: Это не случайность.
– Пусть поднимается—крикнула она, и удивилась, как дрогнул ее голос.
Прошло несколько секунд. И он вошел. Высокий, в черном пальто, с выражением лица, которое казалось слишком сдержанным для любопытного клиента. Его глаза… холодные, как ночной воздух накануне бури. Серо-синие, как сталь. Смотрели прямо на нее—будто знал.
– Простите, что без предупреждения— произнес он с лёгким акцентом.
– Ваши картины… они необычные. Особенно та, с замком на скале.
– Спасибо, —тихо сказала она.—Обычно такие работы не покупают. Говорят, очень мрачно.
– Мрак—это просто форма глубины. Люди бояться ее. А вы не боитесь.
Она заметила как он оглядел комнату. Его взгляд на мгновение задержался на кистях, на банке с чёрной краской. Он двинулся ближе к картине, на которую она сама боялась смотреть.Той самой—замком, и надписью на румынском.
– Вы бывали в Европе?—спросил он не глядя на нее.
