Они не знали, сколько шли. Под грубой мешковиной было жарко, влажно и не хватало воздуха. Первые секунды Катерина боялась задохнуться; в отчаянии на неё накатил такой страх, что слёзы покатились из глаз. Но лёгкие нашли спасение в жалких крупицах кислорода, с трудом проникавшего сквозь толстую ткань. Она дышала тихо и медленно, как и учила её мама.
«Это успокоит тебя, когда будет страшно», – убеждённо говорила она. Катя прикусила губу. Воспоминание о родном доме, родителях, маминых объятиях вызвали новый поток слёз, и остановить его маленькой девочке в столь отчаянном положении было уже невозможно.
Четыре дня назад она была дома. Её жизнь никогда не была идеальна. Напряжённые отношения с отцом, непонимание мира, подростковый бунт, постоянные бессонные ночи… Раньше ей порой хотелось обменяться жизнью с кем-то более удачливым. А теперь она бы всё отдала, лишь бы вернуться к своей – неидеальной, напряжённой, по -подростковому сложной и, несмотря ни на что, безопасной до зубовного скрежета.
Невидимый охранник всё подгонял её. Волосы липли к лицу и шее, футболка отсырела от пота, а глаза не разбирали ничего, кроме серой мешковины; ни единый луч солнца не проникал сквозь неё. Порой она спотыкалась о камни и коряги. Тот неведомый, что вёл её, громко выругивался и хватал её за шкирку, словно нашкодившего щенка. Ноги и живот отчаянно ныли. Большая часть тела по ощущениям превратилась в сплошной синяк.
Одним она могла гордиться. Погружённая в свою ярость и беспомощность, Катя не позволила себе издать ни единого жалобного звука. Лёля всхлипывала в нескольких метрах от неё. Порой в её нечленораздельных мольбах проскальзывали едва различимые «за что?» и «почему вы это делаете?». Несколько раз Катя услышала и мальчишеский голос – должно быть, Антона, – но тот не успевал ничего сказать. Кто-то сноровисто затыкал его и велел идти дальше.
«Молчите. Просто молчите», – молилась она про себя. Любое действие могло вывести этих людей из себя. Хотя бы Саше и Даше хватало ума помалкивать: Катя так думала, потому что не слышала от них ни слова, ни вздоха с самого начала пути.
С каждой минутой ей было всё жарче. И про каждый следующий шаг она думала, что он – последний. Голова кружилась и висела на плечах невыносимым грузом, конечности переставали слушаться. Глаза заливало потом. Помня, где она и что ей грозит, она поймала себя на мысли, что мечтает не о спасении вовсе, а об одном дуновении прохладного ветра или глотке родниковой воды.
– Может, напоить их? – услышала она голос кого-то. – Они так до конца пути ноги протянут.
«Да!» – едва не крикнула она. Кто-то рядом – наверное, Лёля – издал полный надежды вскрик.
– Обойдутся, – ответил кто-то жёстко, безапелляционно. Надежды рухнули. – Будут знать, как вести себя со взрослыми.
Сознание постепенно отключалось от реальности. Белкиной в какой-то миг начало казаться, что она всегда пребывала в этой тьме и никогда не видела света. Воспалённый, изнывающий от нечеловеческой жары мозг постепенно начал сдаваться. Она погрузилась в состояние полусна и даже больные ноги, терпящие и голый грунт, и траву, и вязкую грязь работали в автоматическом режиме.
Когда пленникам начало казаться, что эта дорога никогда не закончится, их резко остановили.
– Замерли на месте, – сказали им. Это был тот самый человек, что отказал им в воде.
В спину Кате прилетел тупой удар. Ноги – мягкие, как вата – подкосились, и она рухнула коленями в траву. Ей не было дела даже до этой боли; сейчас она могла только радоваться, что ей дали возможность передохнуть. Ребята издали вскрики по очереди. Их тоже бросили наземь, словно бесчувственные коряги.
– Ну, и заставили вы нас побегать, детки, – насмешливо заметил один из преследователей. Его голос звучал не так уж зло. Он будто был позабавлен их детскими проделками. – На ваше счастье, никого из вас так и не удалось подстрелить. Хотя попытки были.
