В прошлую субботу я научилась ненавидеть вторники. Раньше это
был мой любимый день недели, а теперь нет. Почему? Всерьез
углубляться в эту тему я себе запрещаю.
На улице уже светло: значит, скоро зазвонит будильник, мама
начнет хлопотать на кухне, ожидая меня к завтраку, только я решила,
что сегодня никуда не пойду. Позвоню Виолетте Владимировне и скажу,
что лодыжка после неудачного приземления в попытке скрутить
четверной лутц все еще болит и что мучивший меня всю прошлую неделю
насморк вновь дает о себе знать.
Обычно я не обманываю своего тренера, по крайней мере, с тех
пор, как мне исполнилось одиннадцать, и я поняла, что Виолетта
Владимировна щелкает мою ложь как орешки, но сегодня совру – идти
на индивидуальное занятие к Никите Сергеевичу Вернеру, новому
хореографу нашей академии, я не готова. Точно не после того, что
произошло на тренировке в субботу.
Мне нужно время, чтобы проветриться, выпустить пар, вспомнить о
своей главной цели на сезон, которая исключает любые интересы за
пределами льда. Я думала, что за два дня справлюсь, но почему-то не
выходит. И, как ни в чем ни бывало, разбирать с Вернером
хореографические связки из моей новой программы тоже не выйдет.
Знаю себя: я или глупость какую-нибудь скажу, как обычно бывает,
когда нервничаю, или буду стыдливо краснеть. Даже не знаю, что из
этого хуже.
О, Господи, ну, почему я такая невезучая? Никита Сергеевич
пришел в академию еще в прошлом сезоне, но после фиаско на
Чемпионате России мне не было никакого дела ни до него, ни до
фигурного катания. Почему же сейчас, когда я, наконец-то, чувствую
в себе силы бороться со вчерашними юниорками, все изменилось? Ничто
ведь не предвещало катастрофы – он просто был где-то рядом на льду,
время от времени бросал в мою сторону небрежные замечания и
взгляды. И вдруг что-то щелкнуло. Словно свет погас, а потом
засияло солнце. И вместе с ним на меня нахлынуло все запретное,
сложное, пугающее в своей откровенности. Я вдруг заметила, какие у
него потрясающие синие глаза, и что когда он улыбается, на его
щеках появляются ямочки, а пахнет от него чем-то дерзким и приятно
пряным. И до чего же волнительно, когда он обращает на меня
внимание…
С моих губ срывается стон и, перевернувшись на живот, я стыдливо
прячу пылающее лицо в подушку. Я безнадежна. Вся ситуация абсолютно
и бесповоротно безнадежна. И я буду медленно гореть в аду за то,
что мне вообще пришло в голову грезить о своем тренере, пусть этот
тренер хорош как античный бог и всего на шесть лет меня старше.
Настойчивый звонок будильника отвлекает меня от волнительных
терзаний. Вытягиваю руку из-под одеяла и нащупываю пластиковый
чехол телефона на тумбочке.
7.00
Звонить Виолетте Владимировне, конечно, еще рано, но внутри у
меня все в таком напряжении, что затягивать историю с прогулом я
тоже не могу – хочу разделаться с враньем прямо сейчас, чтобы весь
день проваляться в кровати, представляя как Никита Сергеевич
обнимает меня и говорит, что тоже влю...
О, черт! Представляя, как я вылетаю из Академии за неподобающее
поведение, видимо!
Сажусь в позу лотоса на кровати и с внезапной злостью смотрю на
телефон. Не буду звонить! Напишу сообщение. «Лодыжка ноет,
горло болит, насморк не проходит. Сегодня побуду дома». Никто,
даже известная своей строгостью Виолетта Суворова не станет гнать
меня больную на тренировку. Правда?
Пока я не растеряла решимость, снимаю блокировку с телефона и
строчу сообщение. Потом с противным ощущением неправильности того,
что я сделала, бросаю мобильный обратно на тумбочку и с головой
ныряю под одеяло, прячась в душной темноте от своего поступка.
К моему удивлению, телефон начинает трезвонить буквально через
тридцать секунд. Нехотя вылезаю из-под одеяла и заглядываю в экран,
хотя точно знаю, чье имя там увижу.
