Мой дядя пытался меня убить. Мысль, с которой я
закрываю глаза в машине, а просыпаюсь в гостиной, съедаю подгорелый
ужин и принимаю душ, с которой теперь не смогу расстаться никогда.
До сих пор она казалась мне нереальной, но сейчас, сидя на диване и
глядя на свои изодранные руки, я наконец-то начинаю понимать ее
смысл.
– Зачем ты свернул? До Уинтер Парка прямо.
– Дорога перекрыта из-за снегопада. Нужно ехать в объезд.
Странно. Не помню, чтоб мы с Эми когда-нибудь сворачивали на эту
дорожку. Даже когда зимой выпадало рекордное количество снега,
главную дорогу Фрейзера всегда очищали, а если возникали сложности,
объезжали через Грэнби. Не через лес. Чувствую, как неловкость
щекочет спину. Никак не могу от нее избавиться, как и от дрожи в
пальцах. От дряхлого обогревателя нет толку, разве что звук
дрожащего металла отвлекает от озноба. Сырость проела дыры в
металле, как подвальная плесень, но дядю, кажется, это не волнует.
Он ни разу даже не поежился, хотя на нем нет куртки
Никогда не претендовала на звание «мисс Коммуникабельность».
Обычно молчание не вызывало у меня особого дискомфорта, но сегодня
оно серной кислотой капает на нервы. Почему? Потому что после того,
как дверь кадиллака захлопнулась, дядя не проронил ни звука. Это
как-то… неестественно. У нас никогда не возникало сложностей в
общении. С Эми – да (у кого не было проблем со старшей сестрой). С
Изи – да, даже с Майклом бывает разногласия, но не с дядей. Он –
единственный, кто понимает меня если не с полуслова, то, по крайней
мере, с целого. Он, как добропорядочный служитель церкви, всегда
был добр к окружающим, в том числе и ко мне. Всегда с радостью
подвозил, если я задерживалась допоздна в академии, особенно в
такой снегопад. Но сегодня явно не один из таких дней.
– Что-то случилось? – не выдерживаю.
– С чего ты взяла?
– Ты какой-то молчаливый сегодня. Все нормально?
– Да.
Правда, прозвучало это так холодно, что перечит самому смыслу
этого слова. Еще и эта дорожка через лес. Не нравится мне все
это.
– Если я чем-то могу помо…
– Нет.
Мой дядя, такой знакомый и родной, заботливый, любящий. Ни разу
в жизни он не подводил меня, не отчитывал, не наказывал и после
смерти родителей воспитывал как родную дочь. Тогда почему мне так
некомфортно находиться с ним в одной машине? Будто с чужим
человеком. Из-за освещения в церкви я не сразу заметила бледность
его лица, темные прожилки на шее, красные пятна на белках. Можно
было бы подумать, что это усталость, если бы не трясущиеся руки на
руле и синева под глазами. Словно он не спал трое суток. Но внешний
вид – полбеды. Больше всего настораживает то, что на его шее нет
крестика. Сложно не заметить массивное серебряное распятие с
золотой инкрустацией. Дядя никогда его не снимал, даже в бассейне.
Когда я была маленькой, он рассказывал, что это фамильная ценность,
которая передавалась из поколения в поколение. Сегодня эта реликвия
валяется между ручным тормозом и переключателями скоростей.
– Ты не надел крестик. Я думала, ты никогда его не снимаешь.
– Он бесполезен.
По коже пробежали мурашки: то ли от холода, то ли от леденящего
тона его голоса. От крутого поворота меня качнуло в сторону. Машина
пролетает через сугроб и сильнее углубляется в чащу. Теперь мое
беспокойство перерастает во вполне осязаемую тревогу.
– Куда мы едем?
– Домой.
– Но здесь нет дороги! Уинтер Парк в другой стороне!
Уголки губ дяди еле заметно дрожат. Сердце сжимается от
понимания происходящего. Он везет меня не домой, а в… лес.
Специально.
– Останови машину.
Вместо скрипа тормозов взвизг газа. Машина прыгает по снежным
дюнам, как корабль по волнам.
– Пожалуйста! Отвези меня домой!
На его лице не дергается ни один мускул. Пальцы судорожно
вжимаются в обшивку руля.
