«...Острая кромка льда,
Горя оборванный след,
Времени полынья
Мой сохранит секрет...»*
Подол лимонно-желтого платья в белый горошек и панама в тон
сливаются с ковром из одуванчиков, в который превратился в начале
знойного июня зеленый луг за дачным домом.
Я слышу бабушкин встревоженный голос:
— Соня! Соня!
Она мечется по заднему двору и заламывает в отчаянии руки, а
мне, пятилетнему ребенку, затаившемуся в двадцати метрах, интересно
следить за ее реакцией.
Бабушка всегда очень сильно обо мне беспокоится, даже слишком
сильно — это я понимаю. Все из-за тети Сони, наверное. Но я ведь не
делаю ничего плохого — ушла погулять. Зачем же так переживать?
Надо мной в чистом глубоком небе плывут пушистые облака, рядом,
тяжело перелетая от одуванчика к одуванчику, грозно жужжит толстый
шмель, за рекой звонко лают собаки.
Бабушка сворачивает за дом и скрывается из виду, лишь ветер
приносит ее крики со стороны улицы, а я загадочно улыбаюсь и
пригибаюсь еще ниже к земле, упираюсь ладошками в ее теплые
комья... Странное резкое шипение раздается из—под руки, отпрянув
назад, я зажмуриваюсь — живой толстый шнурок, обвитый блестящей
черной проволокой, застыл возле моих ног. От ужаса не могу
пошевелиться.
— Это гадюка. Не дергайся. Она уползет... — тихо и быстро
говорит кто—то у моего плеча, и маленькая пятерня с растопыренными
пальцами зависает над ней в предостерегающем жесте.
Помедлив немного, змея и вправду скрывается в высокой траве.
— Ты Соня? Тебя ищут! — сообщает голос.
Поднимаю глаза и вижу бледного белокурого мальчика, похожего на
прозрачное доброе привидение. Продолжаю дрожать от омерзения к
ползучему гаду, но светлая улыбка мальчика и его удивительные глаза
выгоняют из головы все дурные мысли.
— Тс-с-с! Не выдавай меня! — прошу.
— А что ты здесь делаешь?
— Хочу стать невидимкой...
— Ха! Я тоже хочу!
— Тогда садись рядом. У тебя все получится. На тебе ведь желтая
майка!
Кивнув, мальчик быстро опускается на корточки.
— Откуда ты знал, что она не укусит?
— Змейки не нападают по собственной воле. Зря дачники убивают
их. Лучше бы давали им уползти и спокойно жить...
Солнышко греет худые детские спины — прошло довольно много
времени. Мы разговариваем о мультиках и игрушках, рвем цветы, и я
смотрю, как ловко длинные пальцы мальчика сплетают гибкие,
истекающие липким соком стебли в нарядный венок, улыбаюсь и
чувствую себя просто замечательно. Мне надоела бабушка, с ней
скучно. Я здесь всего три дня, а уже так хочу домой, к маме...
— Ты откуда? — спрашивает мальчик. — Ты новенькая?
— Да, я теперь тут всегда буду жить. С бабушкой, в
Микрорайоне...
— А я живу совсем недалеко. На Заводской.
— Мне нельзя дружить с ребятами с Заводской. Бабушка запретила!
Говорит, что они страшные! — Я кашляю в кулачок, а мальчик весело
смеется:
— Я страшный?
— Не-е-ет...
Детская память не сохранила подробностей, картинки того дня,
перемешавшись, складываются в новую, на которой кто-то из взрослых
бесцеремонно хватает меня под руки, и бабушка кричит:
— Соня! Как ты могла! Нельзя одной выходить из дома, ты
забыла?
— Я не одна! — реву от обиды. — Мы играем тут с мальчиком!
— С каким еще мальчиком, Сонюшка? Нет здесь никого!
Воспоминания не уходят из памяти, особенно красочными становясь
в моих снах.
Я так и не узнала имени того мальчика — он растворился в
воздухе, пропал... Но ощущение покоя, свободы и солнца, никогда
потом не повторившееся, навсегда осталось со мной. Как и взгляд не
по годам усталых детских глаз маленького человека, спасшего меня в
момент первой в жизни реальной опасности.
— Соня! Соня! — снова слышу я и возвращаюсь в действительность:
раннее утро угрюмо смотрит в окна комнаты, бабушка, поглядывая на
часы, одной рукой стаскивает с меня теплое одеяло. — Вставай. К
доктору опоздаешь!
