Вы когда-нибудь ныряли в прорубь?
Я однажды поддалась на уговоры знакомых и окунулась разок на
Крещение. Навсегда запомню, как тело сразу обожгло холодом, а
сознание ненадолго помутнело.
Сейчас со мной происходило
то же самое, с поправкой на то, что было ощущение, что заледенели
даже внутренности. Руки и ноги сводило судорогой, однако я не могла
даже шевельнуться. Всё тело как будто сковал гипс. Даже дышать было
тяжело. Жизнь во мне поддерживало лишь пламя, едва теплившееся в
груди. Но всепоглощающий холод подбирался всё ближе, стремясь
погасить пламя и вместе с тем мою жизнь.
Не желая вновь умирать, я из
последних сил боролась.
В этой борьбе я окончательно
потеряла счёт времени. Не было даже связных мыслей — осталась
только тяжёлая битва льда и пламени.
В какой-то момент лёд резко
исчез. На мгновение я даже обрадовалась, а потом меня словно
окунуло в кипящую лаву. Пламя вырывалось из-под контроля, сжигая
всё на своём пути. Я прямо физически ощущала, как плавятся кости и
лопается, не выдерживая температуры, кожа. Если на свете и
существует ад, то я определённо в него попала.
Огненные волны захлёстывали,
пытаясь потопить меня в море пламени. Сложность была ещё в том, что
ноги до сих пор сводило судорогой. Я била руками по огненным
волнам, борясь за каждый глоток раскалённого воздуха, обжигающего
лёгкие.
Не знаю, как долго я
боролась за свою жизнь, но всё закончилось. Обессиленная, я
погрузилась в спасительное забытие.
Пробуждение было, пожалуй,
самым неприятным за две жизни. Тело болело так, будто по мне
проехался асфальтоукладчик. Причём раза три, не меньше. Лёгкие
горели огнём, не спасала даже кислородная маска, закреплённая на
лице при помощи резинок. Попытка пошевелиться не увенчалась
успехом — тело, будто налитое свинцом, меня совершенно не
слушалось. Зрение тоже не хотело фокусироваться — яркий свет,
льющийся из окон, ослеплял.
Краем глаза я уловила
какое-то движение и захрипела, привлекая внимание. Что-либо сказать
у меня просто не получилось.
Надо мной кто-то склонился и
в предплечье вкололась игла, снова утянувшая меня в
беспамятство.
Второй раз просыпаться было
проще. Тело всё ещё ощущалось как чужое, но мозги относительно
прояснились. Даже зрение вернулось быстро. Только голова дико
болела.
Осмотревшись, я поняла, что
нахожусь в просторной комнате с бежевыми обоями и большим обилием
мебели из красного дерева. Из впечатления выбивалась только
навороченная медицинская кровать, стоящая посередине комнаты, на
которой я лежала, укрытая по грудь тёплым зелёным пледом. Только
руки покоились поверх одеяла.
Левую руку до кончиков
пальцев скрывал плотный бинт, а из локтевого сгиба торчал катетер,
к которому вела тонкая трубка от капельницы. Я аккуратно пошевелила
пальцами, опасаясь возможных повреждений. Но нет — рука
двигалась как надо. А зачем тогда бинты? В горле запершило, и я
хрипло закашлялась, прикрыв рот правой рукой.
В комнату вбежала напуганная
женщина, тёмные волосы которой уже тронула седина, и запричитала
по-итальянски.
— Воды, — хрипло
попросила я, с трудом вспоминая нужное слово на итальянском.
Женщина всплеснула руками и
поднесла к моим губам стакан воды, свободной рукой поддерживая мне
затылок.
Я тихо поблагодарила её,
откидываясь на подушки.
— Бедная девочка…
— пожалела меня женщина, ласково гладя по волосам.
— Простите, мы с вами
где-то виделись? — слабо спросила я, вглядываясь в черты лица
леди, которые казались смутно знакомыми.
— Нет, дорогая, —
мне было приятно, что женщина говорит неторопливо, позволяя мне
понимать о чём идёт речь. — Но ты знаешь моих дорогих сыновей,
Фабрицио и Антонио. Я Дебора Коррадо.
