Все это будет потом.
Будет удар об землю, треск
пламени, заплясавшего по загоревшимся обломкам, будет невыносимый
грохот и резкая, почти нестерпимая, боль. Будет парашют, валяющийся
на голой равнине бесполезной тряпкой, будет палящее солнце и крики
хищных птиц над головой. Будет жар во всем теле и паника в бешено
забившемся сердце.
Впрочем, и оно вскоре
затихнет.
Смуглый глазастый мальчик,
неизвестно как зашедший в эту смертную долину, подойдет совсем
близко, и стук наполненных пластиковых бутылок будет отдаваться в
воспаленном сознании невыносимо громким звуком. Раскаленное солнце
противно ударит своим обжигающим светом по глазам, перед которыми и
так все расплывается от проступивших слез. Мальчик опустится на
колени и требовательно, но осторожно тряхнет за пульсирующее болью
плечо, отчего из горла прорвется еле слышный стон. Пылающий воздух
будет царапать грудь при каждом вдохе, а пересохшие губы не смогут
произнести ни слова. Заглянув в глаза, мальчик смочит руку в воде и
проведет ладонью по горячему лбу, но особого облегчения это не
принесет.
Мутные сумерки будут вставать над
долиной, когда этот мальчик решится на отчаянный шаг. Закинув
драную сумку с бутылками на плечо и прижав ремешки щекой к плечу,
он возьмется обеими руками за парашют и будет тащить на себя. Не
проронив ни слова, он сдвинет сбитого летчика с места и,
покосившись на валяющиеся по сторонам обломки, даже не подумает
забрать какой-нибудь из них. Пахнущий гарью и смертью воздух
расступится перед ним, словно вода, и первые ночные звезды молча
проводят его в бессмысленный и долгий путь.
Правда, летчик этого уже не
увидит.
А пока…
А пока – стремительный и
смертельный вираж, мертвая петля, на этот раз оправдывающая свое
название. То ли расчеты ошибочны, то ли человеческий фактор
вступает в силу, то ли само небо отреклось и больше не принимает –
ударная волна, зацепившая корпус, с силой отрывает от него куски
обшивки, выворачивает самолету крылья, направляет его вниз, к
земле.
Жизнь не проносится перед глазами
– это бессмысленная метафора, такая же бессмысленная и бесполезная,
как и попытки раскрыть чертов парашют. Все вокруг закручивается в
безобразную спираль, и здесь дело не в «Хьюстон, у нас проблемы» −
падать с небес на землю оказывается совсем не пафосно и ни капли не
героически; нет здесь бравады, нет здесь геройства, ведь какая
разница, как встретить смерть, когда встречаешь ее один?
Это не фильм и не книга: никто не
стоит там, внизу, на когда-то желанной земле, никто не ждет и не
вскидывает руки, умоляя приземлиться, а не рухнуть вниз. Да и земля
надменно холодна: ей наплевать. Нет режиссера, нет каскадеров, нет
мудреной графики; нет ничего, совершенно ничего, кроме гибели и
мальчика с печальными глазами. Мальчика, который будет тащить, чьи
тонкие руки будут выгибаться от напряжения, а худые пальцы до крови
сотрутся о жесткие крепления парашюта.
Но все это будет уже
потом.
Мертвая равнина, окруженная
каньонами и скалами, стремительно летит навстречу.
«В обрывках записей «чёрных
ящиков», в последних словах, сказанных за секунду до ледяной тишины
эфира, в момент, когда точные расчёты становятся роковой ошибкой,
можно увидеть истину».
Майор А. де
Сент-Принс
Но за моей спиной, я слышу,
мчится
Крылатая мгновений колесница;
А перед нами - мрак небытия,
Пустынные, печальные края.
Эндрю
Марвелл
Любые вещи превратятся в
хлам...
Никто не помнит, кто построил храм;
Такая жизнь - не сахар и не шелк:
Здесь помнят лишь того, кто храм поджег.
А.
Васильев
Вик все еще не вернулся. Но я не
беспокоюсь: я привыкла. Да и он умный мальчик, он знает, куда не
стоит забираться, чтобы не нарваться на неуместное внимание
хедоров. «Белые мантии», словно стервятники, так и кружат по всем
окраинам – ловят беглых сефардов и беспризорников. Мы уже давно
научены: и малыши, и взрослые. Но до темноты ему лучше
вернуться.
