Ночи становятся все прохладнее.
Наверно, скоро пойдет снег. Но лежать на покатой стене канала,
нагретой от проходящей под ней теплотрассы, все равно приятно.
По ту сторону помигивает своими не
спящими окнами город, висящие на них шторы, придают свету разные
оттенки. Где-то на подоконнике стоит ночная лампа или игрушка —
плюшевый медведь, цветы в горшках, ровные стопки книг — или чайный
сервиз, — мое острое ночное зрение позволяет видеть все это до
мельчайших деталей.
В резервации редко встретишь такие
окна. По эту сторону взгляд чаще упирается в решетки, выбитое
стекло, плотно закрытые не пропускающие свет портьеры или просто
замурованный проем. Теплые окна есть разве что в корейском
переулке, да и то появились там они совсем недавно.
Как любит говорить Джэджун — один
мой знакомый — «Окно — это стих о хозяине дома». Мой стих был
кратким — жалюзи, которыми я пытался отгородиться от внешнего мира.
На окне самого Джэджуна висели бумажные фонарики и гирлянды из
разноцветных прозрачных бус… за противоударным стеклом.
Я мысленно улыбнулся — все мы тут со
своими секретами.
В резервации, в отличие от
остального города, жестокий естественный отбор, и просто так здесь
никто не выживает. Оттого-то тут каждый человек как отдельная
невероятная история, оттого-то мне так и невыносимо здесь
находиться. Резервация — не место даже для самого слабого
эмпата.
Оглядываясь назад, остается только
удивляться, как я выжил. По всем законам особой зоны мне было
суждено, если уж не стать жертвой какого-нибудь головореза, то
непременно сойти с ума. Но этого не произошло… Возможно, только
благодаря выработавшимся с годами цинизму и равнодушию — своего
рода защитным рефлексам. Но поначалу было очень непросто решать, за
кого ты беспокоишься, а на кого тебе плевать, научиться
воспринимать людей не более как рассказы: интересные, не очень,
грустные, страшные, глупые… Веселых и легких здесь не было.
Я вздохнул и, потянувшись, сел на
стенке канала. Рука сама нащупала камешек на бетонной плите —
размахнулся и зашвырнул его в воду. Что-то булькнуло и зашипело —
видимо, туда опять спустили какую-то дрянь.
— Эй, слышь, ты, тащи свою задницу
сюда, побазарим! — Голос откуда-то сверху разом оборвал мои
размышления.
Что ж, я поднимусь, хотя бы за тем,
чтобы посмотреть в наглую рожу. Уже очень давно никто не
осмеливается зазря перебегать мне дорогу — это стоило мне большой
крови, но оно того стоило.
Я лениво поднялся, отряхнулся, по
привычке сунул руки в карманы куртки и пошел наверх — туда, где за
железной оградой маячили две фигуры. По пути попытался прислушаться
к своим ощущениям, но этих двоих будто бы обволокло фиолетовой
ватой, которая глушила все. Ясно: молодчики под какой-то дурью. В
трезвом рассудке им бы вряд ли пришло в голову цепляться ко
мне.
Я подошел к ограде, перемахнул ее
одним движением и встал напротив этих двоих. Мужики были
перекачанными и чистенькими — видно, совсем недавно в резервации
или вовсе не отсюда: комендантский час еще не начался. Постоянные
обитатели зоны скорее поджарые и жилистые, им не до тренажерных
залов и зарядки, единственная оправданная тренировка — боевая, но
там точно бицепс не нарастишь. И кожа... кожа у местных вся в
шрамах. У меня тоже. Разве что в меньшей степени, чем у
остальных.
Эти двое с их бычьими выбеленными
дурью глазами выделялись на фоне привычного пейзажа.
— Что надо? — брезгливо бросил
я.
Один вытащил из-за пазухи увесистый
пакет.
— Вот, пронесешь завтра на материк
через пост.
Удивительная наглость! И в то же
время странно: как правило, даже под воздействием наркотиков у
людей остаются хоть какие-то эмоции. Эти же словно белые листы.
Ничего. Будто мои органы чувств отключили, даже не отличить одного
качка от другого. Когда у людей нет эмоционального флера, они
становятся как близнецы.
