Это было давно и неправда.
– Ум-па-па… ум-па-па… ум-па-па…
Я старательно изображал оркестр. А Сюня крутил ручку шарманки. На самом деле это был обыкновенный деревянный ящик, который мы обклеили обложками журнала «Нива». Их много валялось под крыльцом у соседки, тети Марты. А вместо ручки Сюня приспособил большущий кривой гвоздь. Ну и еще он придумал подставку под ящик. Ненормальный, ненормальный, а голова у него работала.
– Ум-па-па… ум-па…
Пришлось остановить «музыку»: по площади загрохотал трамвай. Со ступенек посыпался народ. И, надо же, прямо в нашу сторону вывалились мои одноклассники. Алешка Сумароков и Сашка Атлантов. Их здесь только и не хватало.
– Ну! – повернулся ко мне Сюня, когда дребезжание трамвая стихло.
– Ум-па-па… ум-па-па… ум-па-па… – «заиграл» я, прячась за Сюнину спину.
– Громче! – приказал он.
– УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!.. – заорала «шарманка». А Сюня запел:
– Купите, койфт же, койфт же папиросн
Трукене фун регн нит фаргосн…
Этой песне нас научил Соломон. Он говорил, что она из Одессы. А мама говорила, что все одесские песни – сплошная бульварщина. А что это значит, не объясняла.
– Граждане, купите папиросы!
Подходи, пехота и матросы….
Подходите, не жалейте,
Сироту меня согрейте,
Посмотрите – ноги мои босы…
– Вы что, с ума сошли?
Алешка таращил на меня глаза. А Сашка, – вот добрая душа, – сразу встал рядом со мной.
– УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!.. – орала теперь «шарманка» в два голоса. А Сюня пел:
– Мой папаша под Херсоном жизнь свою отдал,
Мамочку из автомата немец расстрелял,
А сестра моя в неволе.
Погибает в чистом поле.
Так своё я детство потерял.
– Смотри, Зин! – услышал я из небольшой толпы. – Первый раз вижу евреев-попрошаек!
– И-и, милая, война и не такое с людями делает!
Алешка аж приплясывал вокруг нас от злости.
– Слышали, что говорят! А если в школе узнают? Не видать тебе тогда красного галстука! И нам заодно!.. Пошли, Саш!
Но Сашка упрямо распевал со мной:
– УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!..
И жалостливый Сюнин голос растекался по площади:
– Граждане, я ничего не вижу
Милостынью вас я не обижу.
Подходите, не робейте,
Сироту, меня согрейте,
Посмотрите – ноги мои босы.
А что? Мелочь сыпалась в Сюнину кепку. Слушать было приятно. Одному Алексею это не нравилось. Подумаешь фон-барон какой! Знал бы он, для чего нам нужны деньги!
– А для чего? – словно услышал мои мысли Сашка. – Для чего вы деньги-то собираете?
– Ум-па-па…
Я остановился перевести дыхание.
– Сейчас допоем, я тебе такую вещь покажу!
Но Алексей тянул друга за рукав.
– Да брось ты Фишкино вранье слушать! Парад-алле же начинается!
– Какой такой «алле»? – не понял я.
Алешка свысока смотрел на меня. Хотя мы были почти одного роста.
– Темнота! Ты что, афиш не читаешь? Цирк же приехал!
Да знал я, знал! И про афиши, и про цирк, и про знаменитого дрессировщика Гурова! И про цирковой парад слышал! И нечего этому умнику Алешке с каким-то там «алле» выставляться!
А «алле» уже было здесь.
Вот это да! Я такого никогда не видел! Прямо по площади Ленина неслись вприпрыжку веселые акробаты. Они крутились колесом, играли в чехарду, подбрасывали друг друга. Ну прямо выше крыш! А за ними бежали жонглеры, и над их головами летали шары и тарелки. И ни одна не разбилась!
Мы с Сюней скоренько-скоренько оттащили нашу шарманку в сторонку. И во время. Потому что по площади уже плыли мохнатые верблюды. Цокали копытами, мотали головами. И клоун с красным носом кричал в рупор:
– Все! Все! Все! Старые и малые! Гражданские и военные! Все на представление! Каждый вечер в цирке! Полеты под куполом! Мировые рекорды! Один на один с тигром!
