1.
Был последний день мира, хотя об этом еще никто не знал, кроме старой серой Кошки, которая жила на Мельнице вместе с другими ее обитателями. Светило солнце, пробиваясь сквозь толщу распластанных в небе сизых облаков.
– Будет гроза, – сказал Старший Брат.
Он разгружал телегу, относил мешки с овсом на Мельницу. Овес всегда имел запах непомерной тяжести и был точно такого же тяжелого цвета, не то, что золотистая пшеница, источающая аромат божьей благодати.
Крестьянин, который привез зерно, сидел неподалеку, лениво курил трубку и смотрел вдаль, на пропеченную солнцем равнину, укутанную пряными, уже перезрелыми летними травами. Он не проронил ни слова, только глянул разок вверх и кивнул. Впрочем, его мнение никого не интересовало: Старший Брат был увлечен работой, а Младший с тоскливым видом стоял у дороги, скорбно сжимая в руке молоток. Его взгляд был устремлен ввысь, он снова пытался растолковать замысловатый узор облаков. Наверняка он знал лишь то, что ни одна мертвая жила холодного небесного света, ни один островок голубой плоти среди хлопьев грязно-белого полотна не откроет ему сейчас ничего нового. Что ж с того? Рано или поздно все изменится, и он поймет, что же скрыто еще от его взора.
А может быть он просто смотрел, как тает в синеющей дали за рекой облачный дым уходящего лета.
– Ты не хочешь мне помочь? – спросил его Старший Брат, закидывая на спину очередной мешок с овсом. – Нам надо успеть до грозы.
– Мне с этим не так просто справиться, как ты предполагаешь, – ответил Младший, недоумевая, почему бы брату не оставить его наконец в покое.
– Тогда иди и почини крышу.
– Ты ведь всегда все знаешь, верно? – он устало посмотрел на Старшего Брата, на то, как его сильные руки и крепкие, будто выкованные из стали, пальцы, тело под мешковатой и перепачканной мукой одеждой, лицо, плотно сжатые губы, все в нем было напряжено и сосредоточено на работе.
Старший Брат отнес на Мельницу еще два мешка, затем остановился, глубоко вдохнул бледный, тягучий, ленивый воздух этого дня и сказал:
– Почему ты не работаешь? У нас много работы.
– Я думаю, – ответил Младший Брат.
«Все бесполезно, боже мой, усталость и слабость сковали мои суставы, воздух не проникает в мои легкие, так же свободно как…. Я умираю под гнетом безнадежности своего жалкого существования. А между тем, вокруг меня кипит жизнь. Чужая жизнь. Как понять, что происходит?»
Он наклонился, разглядывая муравьев в траве.
«И здесь та же картина. Как любопытно наблюдать за возней этих букашек. Движение, движение, движение. Всегда, везде…».
– Ты слишком много думаешь, – заметил Старший Брат угрюмо и неодобрительно.
– Ты тоже. Ты думаешь, что будет гроза.
– Я не думаю, я знаю.
– Значит, ты всегда все знаешь, но никогда не думаешь? – он подошел к телеге, уронив по пути молоток на землю, где темно-зеленые ленты трав опутали его безжалостное тело. – Если так, то ответь, зачем нам эти мешки?
«И наша жизнь подобна возне муравьев, мышей, червей, стремящихся ухватить кусок пищи, жить ради жизни. Но чем она наполнена, эта жизнь?»
Старший покачал головой, воспринимая слова брата как насмешку.
– Чтобы намолоть муку.
– А зачем нам мука?
– Чтобы испечь хлеб.
– А зачем хлеб?
– Чтобы люди могли его есть.
– Видишь, какая длинная цепь превращений этих скромных полевых колосьев в хлебную массу, употребляемую нами в пищу. Я думаю, если бы Господь хотел, чтобы люди ели хлеб, то он создал бы не колосья, а хлеб сразу. Перемалывая зерно в муку, и выпекая из муки хлеб, мы идем против воли божьей, против природы. Выходит, мы совершаем насилие…
Старший Брат выслушал его и ответил:
– Разве ты не ешь хлеб? Возможно, у Всевышнего были совсем другие планы. Может быть, он хотел, чтобы люди работали, а не только предавались глупым мечтам? Как ты считаешь? – и он строго взглянул на брата.
