В Пти-Шатле всегда темно. И не то, чтобы комендант сознательно экономил на свечах. Он просто любил этот вечный сумрак, по ночам переползающий в совершенную тьму.
И работу свою – любил. В последнее время, правда, – вздыхал он – дел у него поубавилось. Совсем не осталось в башне арестантов. Два студента и мальчишка. Да и тот, последний, сидит скорее для острастки. Нечего и рассчитывать, что он пробудет тут долго. А больше и нет никого.
Комендант улёгся на старую, продавленную кушетку с сильно обтёртой, местами продранной, обивкой и, ухватив за горлышко бутылку, стоявшую на полу у изголовья, сделал большой глоток.
Совсем недавно ещё Башня была полна. Буйные студенты Латинского квартала, несколько бродячих артистов, старик-сумасшедший, небольшая группа мастеровых-кожевников, попавших сюда за мошенничество. Был даже мясник – огромный, крепкий парень, не раз составлявший коменданту компанию, когда тому приходило в голову отпраздновать какое-нибудь событие. Не пить же одному! А мясник этот вино хлебал, ох, как здорово! Крепкий был мужик.
Но гильдия выкупила его – видно, им он тоже был нужен. Артисты и студенты – большая их часть – отсидели своё, да и отправились дальше ноги по миру таскать. Старик умер. Пара оставшихся студентов обвинялась в убийстве, но комендант не очень-то верил в эти глупости. Щуплые, тонкорукие – куда уж им убивать. Самим бы выжить.
А про мальчишку, что сидел теперь в самом низу башни, – и вовсе говорить не приходится. Толку от него не было никакого. Одно беспокойство. Корми его да смотри, чтобы не помер там от страха. Вода по колено, темнота, крысы. Не всякий сдюжит.
Комендант ещё раз приложился к бутылке. Глотнул разок, другой. Отшвырнул её, пустую, от себя.
Вот если бы он мог стать комендантом Гран-Шатле – вот бы он зажил. Заключённых там – море. И доходы от них, и интерес. Говорят, правда, что молодой король вот-вот вокруг себя начнёт порядок наводить, вот тогда, может, и его тюрьма заполнится. Мальчонка, что сидит теперь здесь – тому хоть и косвенное, но доказательство. Когда это прежде хватали детвору за распространение дурных стишков? Не было такого! Во всяком случае, давно не было. А теперь вот, пожалуйста.
Эти размышления – вполне себе оптимистические, если иметь в виду перспективы, открывающиеся в конечном счёте перед комендантом, – усыпили того довольно быстро. И спал он крепко – как человек, уверенный в том, что живёт не зря и дело делает нужное.
Заканчивался очередной летний день.
Парижане, дождавшись вечера, выдохнули облегчённо – радовались недолгой передышке от зноя. И Мориньер не был исключением.
Вернувшись во дворец после долгого дня, проведённого в городе, он первым делом переоделся. Снял запылённое, пропитанное смрадом улиц, платье горожанина. Облачился в костюм придворного щёголя. Сменил один чужой облик на другой. Этот – хотя бы приятно пахнет.
Для жителей Парижа лето – время не самое лучшее. В городе в жару совершенно нечем дышать. Ограниченные, стиснутые домами испарения, поднимающиеся от земли, не растворяются в пространстве. Зависают над узкими улочками, всё более и более концентрируясь и уплотняясь.
Мориньеру сегодня пришлось целый день вдыхать эти миазмы. Так уж пролёг его маршрут.
Сначала он прошёл по Новому мосту. Смешался с толпой, визжащей от исполненного агрессией удовольствия при виде бледного, но очень громкоголосого юноши с горящим взором и неаккуратно исписанными листками стихов в руках.
Послушал памфлеты – бездарные, но едкие. Усмехнулся: вот они – эти пресловутые «враги государства», чахоточные и злые, с трудом справляющиеся с рифмами, но полные негодования и даже ненависти, питающие этой ненавистью таких же чахоточных и злых.
