Шестерик мчался взнузданной стаей; колёса тонули и
вязли в той болотной воде, что некогда была наезженным трактом.
Скрип рессор, удары комьев грязи о борта кареты и тотчас смывавшие
их дождевые потоки - всё это слилось в единый звук, бившийся на
грани восприятия. Скорость была такова, что Диана просто могла бы
вообразить, будто она не в карете, но во чреве корабля, несомого
штормом.
Что кони не падут на скаку, обрывая постромки, что
не погубит их изгиб неверной дороги - тому порукой искусство
ведьмаков и сверхчеловеческая реакция одного из них, третьи сутки
не отпускавшего скользкие вожжи, чтобы гнать без роздыху день и
ночь.
Но и на шестёрке лошадей из телларионских
конюшен, лошадей, напоенных алхимическим зельем, питаемых магией,
не опередить госпожу смерть, если она уже назначила время визита.
Диана слишком хорошо помнила то обречённое ожидание, когда смерть
вошла в двери отцовской опочивальни.
Демиан... уже переступил за предел, назначенный
всякому, рождённому земной женщиной. На сколько часов или дней он
продлит эту пытку - и во имя чего? Он позвал её, когда сознание уже
покинуло тело, сжигаемое живым огнём. Насколько справедливо счесть
это его собственной волей, так, как и поступил учитель
Демиана, а Диана подчинилась? Чью боль она облегчит, чьё сердце
обольётся кровью, если он вынесет ещё сверх всякой меры... если маг
и ведьма успеют... если смерть отступит лишь на шаг, склонив голову
перед человеческим мужеством... если Диана в первый - и последний -
раз сама коснётся ещё тёплых, но уже бесчувственных губ?
И всё же она не могла безвозвратно думать о Демиане
как о том, кто с каждым ударом её сердца всё менее принадлежит
этому миру. В нём была сила, равной которой она не видела ни в ком
ином, он был самым живым из всех; ярчайший пламень среди
теней.
"Ты не можешь умереть, - твердило нечто в ней, и
она не знала, был ли то голос любви или нечто иное. - Я не позволю
тебе".
Колёса наматывали на ободья лиги пути; Диана
полулежала на обитом тонкими подушками сиденьи, укрыв ноги полстью.
"Свет Отражающий" уже не колол острой льдинкой, почти привычно
касаясь кожи; Диана накрыла его ладонью поверх жёсткой парчи
корсажа.
***
...Герцогиня Ариата стояла у окна. Нерешительно
толпящиеся у дверей служанки могли видеть лишь прямой неподвижный
силуэт на сером прямоугольнике холста, замкнутом в деревянную раму.
С платья стекала вода, не покрытые капюшоном мокрые волосы
водорослями обвили плечи и грудь, будто бы вовсе не вздымаемую
дыханием.
Герцогиня Ариата смотрела вдаль, дальше
закрытых ворот, словно могла проницать взглядом завесу в лиги
дождя, словно следы на дороге не покрыла чёрная вода. Пальцы легли
на шею, провели, оставляя белые следы на белой коже.
Герцогиню душила цепочка, которой на ней не
было.
***
(Синар, Добрая Весь. Сутки спустя)
Она не почувствовала, когда движение прекратилось,
как сколько-то времени до того - когда исчезли звуки дождя и дорога
стала другой, каменисто-твёрдой. Дверца экипажа открылась, и Диана
подняла руку, заслоняя глаза от света, который показался ей
нестерпимым. Мастер Коган помог ей спуститься с подножки; Диана
будто всё ещё мчалась в пространстве, неподвижность сбивала с
ног.
Идя, опираясь на локоть Согрейна, она огляделась по
сторонам. Ничем не примечательное северное местечко, с жизнью
суровой и далёкой от праздности. Люди, выглядывающие поверх заборов
своих домов, спешащие мимо по просёлочной дороге - Диана остро
ощущала, насколько чужой и чуждой она видится здесь, среди
обременённых заботами согнутых спин, смотрящих исподлобья рано
стареющих лиц, среди чёрных одежд ведьмаков - в своём красивом
платье, так некстати надетом, - для радости...
